Сибирские огни, 1967, № 6

Шел второй год империалистической войны, когда ранней весною мать отправила меня к бабушке на Похорье чтоб мне было получше, да и дойа чуть полегчало. Сперва мне пришлось тяжело: бабушке и тетке с трудом удавалось со мной сладить, но уже спустя несколько дней я примирился с судьбой. Хозяйство у бабушки было' большим, и каждый день что-нибудь новое да происходило; самым же главным было то, что меня уже никто не заставлял бегать каждый день к пуза­ тому деревенскому лавочнику за хлебом, которого я по обыкновению не получал, и не приходилось больше слушать вздохи мамы о том, что мы будем есть завтра, послезавтра и как мы перезимуем. У бабушки было вдосталь хлеба и всякой снеди, и там разговаривали лишь о том, что надо, сделать сегодня или завтра. И, разумеется, постоянной темой была война. Вспоминали дядю, сражавшегося на итальянском фронте, и моего отца, попавшего в плен к русским. Я пас овец, водил коней по борозде, когда дедушка пахал, валил лес, разбрасывал навоз, чистил скот, словом, делал обычную крестьянскую работу. Для меня все было в новинку, ведь дома у нас имелась лишь .лядащая коровенка, которую до самой осени пас деревенский пастух на общинном выгоне за дерев­ ней, да садик с клочком земли. Вскоре дед, второй бабушкин муж, бывший помощником жупана — сельского старосты,— устроил меня деревенским письмоносцем. Я должен был разносить официальные из­ вещения и всякую иную корреспонденцию по окрестным склонам и до­ линам. Нигде меня не встречали добрым словом — глядели с ужасом в глазах, бросали хмурые, исподлобья взгляды. — ' Чего ты там еще притащил? — Вот, дал дедушка для вас,— отвечал я и спешил поскорей удрать, прежде чем хозяйка брала почту в руки. Очень редко случалось, чтобы кто-нибудь ласково остановил меня и насыпал в горсть сухих груш или орехов. Все чаще и чаще выходило так, что вслед мне несся бабий вой. Когда это случилось в первый раз, я вернулся обратно. — Что с вами, тетя? — испуганно спрашивал я. — Ой, Франц ты мой, как мы теперь без тебя, что мы теперь без тебя? — рыдала хозяйка и рвала на себе волосы. С тех пор я больше не возвращался назад и не ждал угощения —• просто совал конверт кому попало из домашних и поскорей убирался, а лучше всего было, если дома никого не оказывалось. Тогда я под­ совывал письмо в дверную щель или бросал в распахнутое окно. Осенью пришлось вернуться домой — начались школьные занятия; вернулся я столь же неохотно, как и пришел на Похорье, и обнаружил в помещении нашей столярной мастерской русских военнопленных. Я с изумлением смотрел на них, и не мог поверить своим глазам, что это те самые враги, которые убивают наших людей, ловят их, угоняют, как моего отца, в плен. Кроме своих бурых солдатских мундиров, они ничем не отличались от таких же мужиков, каких я встречал на По­ хорье; медлительные, неторопливо шагающие, только вот говорят так, что ничего не понятно. Но потом, когда я стал подольше и повнима­ тельнее прислушиваться, я с восторгом обнаружил, что все-таки улав­ ливаю то или иное слово. И хотя -часовые орали на них, как, должно быть, надо орать на врагов, я почувствовал с первого дня, что они чем-то дороги мне. Конвоиры гнали меня прочь, но я снова и снова пробирался к дверям мастерской, норовя почаще проскользнуть в хлев, в сад или огород — только бы пройти мимо них. Разумеется, я шел медленно, не сводя глаз со стеклянной двери, держа ушки на макуш­ ке. Оживленные разговоры и даже смех долетали до меня. Вечером из 105