Сибирские огни, 1967, № 6

Внимали б горю моему, по-честному жалея. Но не приду ни к одному,— и права не имею. Чужое сердце бередить — не много в этом чести. Уж если к людям приходить, так только с доброй вестью. А то недоброе «люблю» и свой восторг незрячий * * * Соберу я остатки чужого костра и на пепле остывшем огонь разожгу. Ночь тиха и темна. Далеко до утра на осеннем пустом берегу. Будут белые росы, туманная мгла, будут черные волны тревожно шуметь, и случайный осколок чужого тепла будет руки озябшие греть. \ ЛОШ А Ты помнишь, лошади бежали туманной ночью по лугам,— тревожно фыркали и ржали, со всех сторон сбегаясь к нам. Сомнут, сомнут! Но думать поздно — сомкнулось тесное кольцо, и' жарко дышащие ноздри ожгли нам спину и лицо. Я рассмеялся: — Ну, трусиха, пока не съели, не: робей! А к нам доверчиво и тихо тянулись морды лошадей. Прядая чуткими ушами, смотрели, рыжие, на нас. Не бойся их. Они ведь сами защиты требуют как раз. один сегодня искуплю, V сам освищу — оплачу. С веселым ветром отпою на голубом просторе стр’ану незримую мою, родное Лукоморье. Осиротел ты, милый край, и наша грусть взаимна. Прости за все, не осуждай, Седовская заимка. \ Ну а душу, наверно, согреет она — тихим звоном мечты, не допетой вдвоем, отголоском судьбы, что нашла без меня где-то 'в солнечном мире своем. Мне бы тьму пережить, /■ эту ночь переплыть, мне бы только добраться до твердой земли, мне бы многое-многое нужно забыть у причалов в рассветной дали. И Подай им голос подобрее, душистым хлебом надели, погладь протянутые шеи, густые гривы потрепли. * Хотя безгласные созданья, они поймут тебя, поймут — и сразу ночь светлее станет, и страхи темные уйдут... Ты помнишь, лошади бежали?.. Знакомый луг передо мной. Что больше: радости, печали теперь от памяти былой? Я помню все: и счастье наше, и лошадей тревожный бег. Я сам пришел к тебе вот так же, родной ты, милый человек. 101