Сибирские огни, 1967, № 5

ным». Греха таить нечего — бывает и так. Но ведь закон нашей жизни в ином. Неда­ ром за последнее время мы так часто уз­ наем из газетных сообщений, из докумен­ тальной прозы о людях, которые когда-то — отнюдь не в погоне за славой — совершали подвиги. Поэтому роман, раскрывающий тайну доброго деяния и венчающий челове­ ка, его совершившего, будет и правдив, и увлекателен, и по-настоящему оптимисти­ чен, и необходим эффектом своего нравст­ венного воздействия. Впрочем, все это говорится отнюдь не в упрек И. Герасимову. Критик тоже имеет право помечтать, но в разговоре о конкрет­ ной книге он. бесспорно, должен исходить только из того, что в ней есть. А роман «Круги на воде» я отнес бы к достижениям нашей прозы, даже если бы в его основном содержании и не было открытий и писатель только повторял бы мысли, которыми сегод­ ня воздух советской литературы насыщен до предела. Ведь в искусстве важна не только сумма идей, высказанных художни­ ком. Не менее важны и те жизненные пла­ сты, которые он поднял, и вся система его художественной аргументации, и, наконец, форма организации материала. В этом плане достоинства романа «Кру­ ги на воде» очевидны. Перед нами широкие картины современной жизни, в которых не­ раздельно прошлое и настоящее. При всей исключительности и динамической напря­ женности событий их достоверность не вы­ зывает сомнений, ибо у И. Герасимова есть несомненное чувство меры. Нагнетая дра­ матизм, он не допускает ни натуралистиче­ ских чрезмерностей, ни ужасов. Действия его героев не продиктованы схемой и автор­ ским произволом, поэтому роман читается одновременно и с увлечением, и с доверием к его автору. И вот в процессе этого заин­ тересованного чтения обнаруживаешь, что мысль И. Герасимова полемична, что его роман вторгается в самую сердцевину со­ временных этических дискуссий. Герои пьесы А. Арбузова «Мой бедный Марат», осознав свои ошибки, ищут утеше­ ние в мысли о том, что «даже за день до смерти не поздно начать жизнь сначала». С этим можно согласиться, если пони­ мать всю исключительность, всю предель­ ную крайность такого вывода. Конечно, если твоя жизнь шла по невер­ ному пути, то лучше отречься от нее хотя бы на финише, чем упорствовать в проступ­ ках и ошибках до последнего дыхания. Но появились охотники придавать афо­ ризму Марата иное значение. Появились вы­ сказывания о том, что признание своей вины равносильно обновлению человека, пре­ доставлению ему права жить заново, с ну­ ля. И. Герасимов решительно восстает про­ тив подобного взгляда, приравнивая его к одной из форм беспамятности, забвения опыта, попытки отрешиться от прошлого... ...Батуев и Швец слышат, как «за де­ ревьями в стороне оврага треснули выстре­ лы Это расстреливали полицаев». И среди них — человека, с которым они вместе учи­ лись в школе. «—Жалеешь? — спрашивает Швец. — Его можно было заставить жить сна­ чала,— сказал Батуев. Он сказал то, о чем думал. Он никогда не скрывал перед Шве­ цом того, что думал. — Второй жизни у человека не бывает,— ответил Швец.—Это все ложь». Может быть, суровая категоричность его суждения продиктована военным временем и только в этих условиях оправдана? И. Ге­ расимов настаивает, что это не так. «Не слишком много лет понадобилось Батуеву, чтобы понять правду Швеца. А в то время он был еще мальчишкой, ему было тогда двадцать лет, и он сам еще не знал, что ничего из своей жизни нельзя отмести: все, что было в ней, остается с тобой». Когда же самого Батуева постигает беда, когда он остается один, узнав, какой доро­ гой ценой уплатила Лиза за слабость, ему вновь захотелось искать утешения в мысли о второй жизни. «— Как жить-то будешь,— спрашивает его Алевтина. — Еще не думал,— сказал он.— Хоть начинай все с начала. — Нет,— покачала она головой, и глаза ее стали сухие и жесткие. — Как же это с начала? С начала не­ льзя... Никто не может с начала... Жизнь-то одна. Как ее прожили, так за нее и отве­ чаем». Так Алевтина уже в мирное время по­ вторяет Батуеву уроки Швеца: «Ничего в этой жизни так не проходит, все с собой несем». После этого разговора с Алевтиной Иван Фомич окончательно убедился в закономер­ ности трагической смерти жены: она хотела жить заново, отбросив прошлое, а это не­ возможно — ничто в этой жизни так не проходит. Нужно сказать, что при всей суровости такого взгляда на жизнь он все-таки справедлив и общественно необходим, ибо требует постоянно помнить об ответственно­ сти и перед людьми, и перед собой. Наоборот, иная вера помогает слабому человеку совершать и проступки, и преступ­ ления, возлагая надежды на спасительную формулу: никогда не поздно начать новую жизнь. Однако, если признать правду Швеца и Алевтины, то возникает необходи­ мость ответить и на другой вопрос: а есть все-таки пути к настоящей, чистой и сча­ стливой жизни у человека, виновного перед обществом? Для Батуева этот вопрос имеет особое значение — и личное, и профессиональное. В конце романа его итоговые раздумья кру­ жатся, прежде всего, как мы знаем, вокруг предстоящей встречи с Костей. «Что ска­ зать ему? Как объяснить? А объяснить на­ до. Да, Алевтина права. Нельзя начать жизнь с начала. Есть человеческий опыт. Смолоду чаще всего привлекает доблестное, а низкое не замечают, отбрасывают. А если отбросить, забыть, то подлое очень легко ¡83