Сибирские огни, 1967, № 5

украшательство, хвастовство, малейший компромисс с правдой делают произведение объективно вредным, независимо от самых благих субъективных устремлений автора. «Не надо конфеток», которыми подменяется суровая правда войны, горячо утверждает А. Сурков, и, задавая вопрос — «какие жан­ ры война утвердила и какие отвергла?»,— сам убежденно отвечает на него: «Война ка­ тегорически отвергла жанр болтологической риторики». Говорят, что новое — это хорошо забы­ тое старое. Вспоминая длительные и доволь­ но бесплодные споры, которые совсем не­ давно велись на страницах журналов и га­ зет вокруг проблемы — какими красками и какие стороны войны изображать, пользо­ ваться при этом словами «громкими» или «тихими»,— думаешь: если бы мы чаще прибегали к теперь уже полувековому опы­ ту советской литературы, нам не пришлось бы — в который раз! — изобретать велоси­ педы. «Война нам подсказала: «Не ори, го­ вори тише!» Это одна из истин, забвение которой должно привести на войне или к срыву голоса, или к потере лица»,— эти слова А. Суркова воспринимаешь не как отголосок споров 1942 года, а как вывод из литературных дискуссий начала 60-х годов. Не случайно в авторском примечании к стенограмме, помеченном ноябрем 1964 года, A. Сурков заключает: на фронте «я лиш­ ний раз убедился, что настоящий успех, на­ стоящая слиянность с народом завоевыва­ ются искусством на путях постижения жиз­ ненной правды, а не создания подсахарен­ ных, облегченных «картинок». К таким же мыслям приходит В. Пис­ кунов, анализируя в статье «Написано вой­ ной» прозу военных лет, привлекая для этой цели творения Э. Казакевича и О. Гончара, B. Пановой и В. Некрасова, Б. Горбатова и Л. Леонова, И. Эренбурга и В. Кожевнико­ ва, М. Шолохова и А. Фадеева... «Вот уже третье писательское поколение обращается к памяти войны. И каждая «но­ вая волна» начинается с полемических слов о правде, как главном герое»,— отмечает критик, подчеркивая при этом, что каждое поколение писателей не повторяет, а про­ должает своих предшественников. При этом важно отметить положение, высказываемое автором статьи: «Нет более неблагодарного занятия, чем осуждать прошлое с высоты пережитого, побивать одну правду другой. Правда о войне, выстраданная сегодня, не отменяет сделанного в те пламенные годы, она обогащает и развивает открытое рань­ ше». Думается, что В. Пискунов прав,— имен­ но таким должен быть историко-литератур­ ный подход к художественным произведе­ ниям, чтобы избежать наивных и нелепых попыток «побивать одну правду другой», или, как метко сказал Л. Лазарев в статье «Возвращаясь к пережитому» (о романах К, Симонова),—«теперь легко быть умным». И очень хорошо, что в статьях сборника нет и намека на стремление «быть умными» зад­ ним числом, с высоты, на которую нас воз­ несло время, «обстреливать» произведения, созданные много лет назад. Авторы сборника часто обращаются к те­ ме верности жизненной правде в произведе­ ниях о войне. Так, Ю. Буртин в статье «Не­ стареющая правда», посвященной поэме А. Твардовского «Василий Теркин», напо­ минает, что «лозунг правды в искусстве давно уже, кажется, перестал быть дискус­ сионным. За реализм, за художественную- правду выступают решительно все...» Тол­ куют о «большой» и «малой» правде, «прав­ де вчерашнего дня» и «правде завтрашнего дня» и т. п. В таких рассуждениях, конечно, есть резон. Ведь и на самом деле содержа­ ние правды, степень ее значительности бы­ вают весьма различны. Беда лишь в том, что сама-то правда нередко оказывается в подобных рассуждениях где-то на задвор­ ках». Если счесть последнюю фразу произне­ сенной в пылу полемики (она больше рож­ дена эмоциями, нежели логическими аргу­ ментами), с постановкой вопроса 10 Бур- тиным следует согласиться На этот вопрос, о правде жизни критик отвечает анализом поэмы «Василий Теркин», видя ее силу в том, что она «правдива в каждой клеточке своей «художественной гкани» и дает чрез­ вычайно полную картину фронтовой жизни бойца». Ю. Буртин, прослеживая, как вни­ мателен А. Твардовский к различным сто­ ронам жизни бойца, делает вывод: «Автор «Василия Теркина» по-настояшему уважает своего читателя и потому смело идет навст­ речу «трудным» вопросам. Он убежден, что читателю не только можно, но и нужно ви­ деть войну такой, какова она есть. Настоя­ щий, прочный оптимизм основывается на самой жизни, а не на попытке отвернуться от ее трагических противоречий Бодрость «Книги про бойца» рождена ощущением неиссякаемой духовной и физической силы родного народа, сражающегося «ради жиз­ ни на земле». Л. Лазарев, оспаривая вывод А. Мака­ рова о том, что правда войны « не сводится к тому, что принято называть «окопной правдой», что хотя «без окопной правды нет правды войны... это еще не вся прав­ да», — хочет свести все к вопросу, как ри­ совать войну: «Изображать ли войну такой, какой она была на самом деле, какой ее- видели непосредственные участники, или она должна выглядеть такой, какой хотелось бы, чтобы она была». Формулировка Л. Лазарева точно улав­ ливает существо спора. Но все дело, види­ мо, в том, что крик сбрасывает со счето» очень важное обстоятельство: даже нахо­ дясь в одном окопе, участвуя в одном бою, каждый видит по-своему эту самую «окоп­ ную правду». Как гут не вспомнить выска­ зывание И. Эренбурга: «В окопах Сталин­ града» и «Звезда» —два произведения,, непохожие одно на другое. В чем их разли­ чие? Не в теме: бои за Сталинград требо­ вали такого же героизма, как разведка * 178