Сибирские огни, 1967, № 4

Но кому-то еще спозаранку понадобился секретарь. Дверь шевелится, приоткрывается, чьи-то зверушечьи мохнатые глазки заглядывают в щель. — Входить, што ли? Или ты занятой? — Проходи, проходи, отец,—зовет Паладин. Высокий, прокопченный, подсушенный немалыми годами старик. В новой кожаной шапке, в рыжем азяме, подпоясанном широким сол­ датским ремнем. На Паладина и не смотрит. Прикованно разглядыва­ ет Калитина. Снял шапку, обнес ею примятую редкую седину и пошел через кабинет, шаркая валенками. — Садись, Потапыч. Видишь, не сильно занятый. — Видать вижу. А кто ее знает. Думать тебе самое время. Старик прокурорски глянул на Паладина. Мол, не мешает ли тот думать секретарю, и решительно добавил:—-Бессмысленность — боль шое препятствие в руководстве. Новую, блистательную шапку Потапыч водрузил на угол секре тарского стола. — А что? —спросил он.—Хлеб-от сдают уже? Али ишо не моло тят? Намозолит тебе хлебушко хребет-от ноне! Старик поговорил о хлебе, как о самом главном, что могло зани мать сейчас секретаря. Но пришел он, видно, не для этих разговоров. — Народ-от ноне какой? Ястри их. Кажный со своей демократи ей,— сообщил он.—Особая трудность с народом. Бывалоча Роман цык­ нет на их — и вся из их демократия винтом... Из доярок из наших. А таперича базлают невесть чо. Подавай им дополнительную. Я как пастух у их и мужик, опять жа. Направили вот. Пущай Ромкин зятек Семка Ставерко не слухает Ромку, а слухат народ. Пущай дает указ бухгалтеру нашшот дополнительной за перекрытие молока. — Ладно, Потапыч. Подскажу. — Она и мне причитается, дополнительная,— решил все выложить до конца зарянский пастух.— Весной все скрозь уговаривали: дескать, пастух — решающая фигура. — Правильно! — Фигура!— поднял старик палец,—Летичком —не жалуюсь. Ра- диу эту исделали... Бурены мои прямо забаловалися нашшот концертов. Обратно библиотеку за стадом передвигали. Учитель Антон Иванович, молоденький, два раз в неделю беседы со мной беседовал, агитировал за молоко и нашот мира. Ну мне война ни к чему. Отстрелялся. В трех войнах воевал, на четвертую с коровой в борозде ходил. Так что молоко я исделал. А теперича ни до чего не дотолкашься. Мол, уборка. Похлопочи, Архипыч! За демократию. Пушшай дают дополнительную за молоко. Народ ить сам себя понимат. Чего от нас требовается возьми, а наше — отдай. — Будь спокоен, Потапыч. Сделаю. Паладин сморкался у окна. Он не хотел выдать свой смех. Однако старик услышал. Он, видно, ждал этого смеха. Знал, что рассмешит и что от смеха люди добрей и податливей на просьбы. Он поглядывал на обоих маленькими хитрющими глазками. И засмеялся сам, прикрыв рукой стариковские щербатины. Что ли не правый я? Луну с обратной стороны разглядели а че­ ловека в упор не видим. Нахлобучив шапку, старик ушел, забыв попрощаться. Так был он- л^чолен собой, успехом своей миссии и тем, что сумел насмешить. 6о