Сибирские огни, 1967, № 4

бы упростить и упрочнить конструкцию сцепа лафетных жаток. Не­ удержимо накатывались и убегали дорогие погожие дни, и Бакланов волновался и сердился на себя за то, что нечем было еще подкрепить свое столь горячее, столь уверенное заявление на бригаде о своем обя­ зательстве, и оно выглядело сейчас, как залихватская, необдуманная выходка, как пустой шум и звон. И это было нестерпимо стыдным. ...Перед новым днем жатвы механизаторы отоспались чуток, и ут­ ром, как только умылась земля росой, жатки пошли, наконец, ходко. Горечь опустилась на дно души, и, кончив работу перед полночью, Николай не ощущал усталости. Напротив, чудесно и непонятно чув­ ствовал он прилив новых сил. А утром, только заголубело небо на вос­ токе, снова уж был на ногах, опередив даже дядю Федю. И опять прошел такой же большой безотказный в работе день. Высокие валки пшеницы сулили небывалый намолот зерна. ...Солнце уже было низко. Пурпурный, осязаемо выпуклый шар. Он медленно сползал, остывая, и вот уже коснулся круглотой своей линии горизонта. Полежал на ней и стал нехотя проваливаться, остав­ ляя край закатного неба в таком яростном пылании, в такой нестер­ пимо великолепной игре пурпура, что была она, как праздник небу и земле. Бакланов наполнялся этим праздником, сливался с ним, был с ним заодно. Истекающий день его жизни казался ему вот таким, как уходящее за степь солнце, осязаемо цельным и оставлял в душе такой же озаренный след. Сегодня они развернулись вовсю на этом огромном поле, где с утра глаза удивлялись необъятности предстоящего труда и где теперь за их жатками, в уютной, почти домашней опрятности расстилалась чистая стерня, устланная холстинами ровных пшеничных валков. Глаза боятся, а руки делают. И черт его знает, что они могут сде­ лать, эти человеческие руки! Агрегат Бакланова вел косовицу уже на девяностом гектаре. И это было неправдоподобно. И все же было фактом. Удивительным было и то, что все так же покорно ложились за жатками новые, подзолочен- ные закатом ленты валков. Они развертывались, текли с терпеливым материнским ласковым шепотом, стелились и стелились километрами, и без устали постукивал мотор трактора, постукивал и постукивал) будто это стучало в нем надежное сердце дяди Феди. И не было меры и полю, и силам. На следующий день к вечеру явился Георгий Игнатьевич Дере­ вянко. Он приехал на Романовом жеребце, и дядя Федя, приняв его за бригадира, с холодной смешинкой, злорадно наблюдал, как седок нахлестывал коня и как прыгала двуколка на стерне, пытаясь выйти наперерез трактору. Это седоку не удалось, он опоздал и погнал коня вслед агрегату, приближаясь к нему со стороны жаток. Бакланов тоже поначалу решил, что это Роман. Но тут же узнал секретаря парторганизации, дал знак дяде Степе, чтобы остановил машину. — Ты чего мне тут бега устраиваешь?—-сердито спросил Дере­ вянко. Желтое его лйцо было страдающим,—Ты мне, это самое, боль мою разбередил подобными скачками. И кто это гут пахал, распрояз- ви тебя? Прямо што кочкарник. А не поле. Им премии, а я бегай за ими по кочкам. Деревянко, все морщась небритым лицом и держа ладонь за поя­ сом пыльных брюк, другой рукой расщелкнул портсигар, алюмини­ евый, с насечкой, какие заводили себе солдаты на фронте. Солнце 56