Сибирские огни, 1967, № 4
вырядила его утром жена, как болящего, и пиджак сбросил и даже рубаху. Всей худобой своей и костлявостью явился перед смешливым бабьим воинством. — А ну, Марфута, взяли... Разом... Гэк! И Деревянко бессильно роняет конец сырого деревянного бруса, который бы следовало дотащить и затянуть на кровлю строящегося тока. — Эй, девки! —орет Марфута.—Подмогните-ка! Она стоит ждет, не слыша держит на могучем плече другой конец бруса. Лет ей далеко за тридцать, росту гренадерского, а весу под де вяносто кило. Ширококостна, широколица, румяна. Подоткнутая юбка открывает ноги такой стати, упругости и силы, что впору хоть бы и на них покоиться кровле нового тока. Здорова! Прямо-таки неловко Геор гию Игнатьичу в своем лядащем виде рядом с богатырской фигурой Марфуты. Бабы, однако, и не собираются подшучивать над своим бригади ром и партийным секретарем. Разъединый мужчина на току. Не силой, так мужицкой сноровкой переплюнет. С топором ловок, с молотком, а главное — распоряжается толково. Да все с шуточками. Не заску чаешь. — Цапай ты, Нинуха,—велит Деревянко.— Ухайдакался я. Вас эвон сколь, а я один. — Марфута хоть кого ухайдакат,— смеются бабы.— Силов-то не куда девать. Ишь лошадь какая. — Любого мужика не завостривши в землю воткнет. Женщины говорят это затем, чтобы не обидно было Деревянко его бессилье. И Марфуте понятна жалостливая бабья хитрость. Им-то видать, чего и сам Деревянко не замечает. Дрожат, трепыхают над штиблетами брючины секретаря. Так уработался, что и поджилки трясутся. — Отринь, Георгий Игнатьевич. Сами мы,— говорит Марфута. И озорует шуткой: — Или я виноватая, бабоньки, что безмужняя. Был бы мужик-то, дак обстрогал. Ну, берись, Нинуха... Гек! Марфута движется впереди. В паре с нею брус несет, чуть приги бая колени и покачиваясь, Нинуха Ивушкина. По спине змеится черная коса. Очи долу, будто и не слышит соленых шуточек. А Деревянко рад отдышаться. Спасаясь от солнца, он вновь наки дывает на голову свою рыжую лисью шапку, посверкивает из-под нее неунывающими глазами. — Моя бы воля, золотые вы мои, всех бы я вас взамуж повыда- вал. По наряду бы выписывал наилучших женихов. Глядит он порой на упарившихся строительниц и смущенно и жа лостливо: и когда это у колхозных баб мужичья работа кончится? Как началась с войны, так и доселе просветов не шибко видат^ь. На строительстве тока одни женщины. И не ахти какое сооруже ние, а все силу требует не женскую. Поворочай-ка брусья да тес, по лазь-ка на эту высоту. И Деревянко изо всех сил старается вдохнуть в баб свой неистребимый дух и задор. — Марья! — испуганно кричит он женщине, что с развевающими ся юбками стоит на крыше и тянет обвязанный веревкой брус.—Ма рья! Ослепну я, юбки-то придержи. — А ты не зырь, отворотися... — Еще не вовсе я старый и дохлый, чтоб отворачиваться... Затянули и уложили последнюю стропилину на кровлю. 40
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2