Сибирские огни, 1967, № 3
Ставерко слушал отца потупив голову, стыдясь за себя и гордясь тем, что отец оказался умней и тверже его, и окончательно решая: «Ка кой я председатель? Никакой я не председатель». На трибуне уже стояла коммунистка Степанида Фетенко —доярка колхоза. — И чего это наше правление похилилось? — говорила она, сдвигая цветастый платок с посеребренных волос.— Почему это одни тут слова нам представили? А надо быть расчеты у правленья есть. Почему их тут не вынут и не покажут народу? Каки-таки секреты от народа? Все должно на виду быть.. И пошто это раньше про эти обязательства молчали? — Видов ясных на урожай не было,—торопливо ответил Роман Муравьев. — А как я думаю, правление наше от этих видов в какую-то другую сторону отворачивалось. Получается никудышное дело, вроде обмана. Я, как и Михалыч, считаю —хлеб, он для людей. С хлебом баловаться ни в какую пору нельзя. Сдать государству поболе. Хватит и нам. Ну, у кого трудодней маловато, пускай в другой раз подтянутся. А чего тут Романа Муравьева сродственник толмачит-то, я в пол-уха слушаю. Пус кай Затоцкий тут народу все расчеты произведет и выложит. Не как слепых пускай руководят. Зрячие мы. — Где Затоцкий? Давай бухгалтера! — Больной он, не явился по болезни. — У него завсегда так. Как идти на народ —лихоманка берет. К трибуне грузно, согнув бычью шею, шел Роман. Он властно под нял руку. Тише, мол. Достал записную книжку, назвал цифру предпола гаемой урожайности. Сказал что-то про бункерный и амбарный вес хлеба. Цифры так и прыгали из его большого сырого рта. Но нельзя бы ло понять из этих цифр,' куда гнет Роман. Но вот он, глядя поверх го лов, неожиданно для Ставерко сказал: — Нашу первую заповедь —хлебосдачу мы в аккурат можем на сто тысяч центнеров выполнить. С фуражом потеснимся. А ежели, конешна, недостанет нам хлебушка на трудодень, то мы, это самое, слезы лить не собираемся. Всяко жили. Нам и кило достанет. Раз это нашей любимой родине и партии-правительству нашему хлеб нужон, то мы и ремень под тянуть можем, чтобы животы шибко не распушать. «Перестроился, гад! — ахнул Бакланов и потянул руку вверх и с захолодевшим от гнева сердцем ждал, когда председатель собрания позовет его к трибуне. Но тот оборотился с уважительной улыбкой к Паладину и объявил, что слово предоставляется секретарю обкома. Паладин вышел к трибуне с блокнотом в руках и положил его пе ред собой. Он был виден всем колхозникам. И ему тоже хорошо было видно это множество лиц и отдельные лица, напряженно застывшие, ждущие его слов. — Товарищи колхозники! Слушал я выступления и эти реплики с места, и вспомнилось мне другое собрание. Это, когда в одном си бирском селе создавался колхоз. Наверно, многие тут помнят те време на. Так вот, выскочил один мужичок и говорит: если, говорит, родной советской власти для чего-то колхозы понадобились, то мы пойдем в эти колхозы. И если надо нам в этих колхозах поголодовать — то мы с радостью, мол, поголодуем, чтобы выполнить решение партии и пра вительства. Понимаете, как ставил вопрос? Дескать, делайте с нами что хотите — ваша власть. Хитро говорил. Не одного мужика смутил.— Паладин обернулся к Роману,—Здесь я слышал сегодня нечто подоб ное... Мол, готовы подтянуть ремни на животах. 53
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2