Сибирские огни, 1967, № 3

Что кто-то тебя остановит Заждавшийся. В дом позовет он..; Ох, ноженьки, ноженьки ломит И пусто за поворотом... Ольга Сергеевна легко и с удовольствием вспоминала свои девичьи вирши, очень далекая от тех настроений, что когда-то навеяли их. Этой весной она побывала там, в домике на опушке, чуть поодаль от рабочего поселка, рядом с железнодорожной больницей, где когда-то работал отец. Весь их больничный городок был, как называлось, «за линией». А линия —блестящие нитки железнодорожных путей. Они и были началом ее дорог. , ^ На кладбище она сразу нашла могилу отца, не забытый мачехой холмик с кустиками анютиных глазок, с обветшавшим крестом. А мать и в смерти была далека от отца, в другом конце кладбища. Ольга Сер­ геевна долго искала эту заброшенную, заросшую безвестной травой могилу. Очистила ее от бурьяна. Думала, вспоминала, возрождая в себе образ матери, неясный и непостижимо любимый, горький образ человека, покинувшего жизнь по своей воле. И как тогда, в детстве, воз­ никало то же неясное и непостижимое чувство вины перед ней. И вины перед отцом. Мачеха сберегла его книги, старые письма друзей, пожелтевшие школьные тетради Ольги Сергеевны. «И вот тоже твое, Оленька», по­ дала она папку детских рисунков. Первые смешные, неуклюжие попыт­ ки запечатлеть карандашом и даже акварелью лица родных, подруг, учителей. Угловатые, непохожие и все же похожие. Детство и счастли­ вое и горькое обступило Ольгу Сергеевну. На каждом рисунке рукой отца проставлена дата. Значит, он берег их неспроста. Именно отец утверждал ее в мысли, что «живопись при­ звание Оленьки». И значит любил, коли в этих нескладных рисунках увидел будущее дочери. То, без чего она бы не выжила. Но и любовь отца и его виноватые заботы —все оставила Ольга Сергеевна «за линией», когда шестнадцатилетним подростком тайком бежала из дому, не сумев преодолеть жестокой девчоночьей вражды к мачехе, презрения к отцу. Пустилась в путь тотчас же, вечером того дня, как получила паспорт. В Ленинград, к тетке^—сестре матери. С ожесточившимся сердцем, звереныш, не научившийся еще ни любви, ни прощению. В школьной, старенькой, с оббитыми углами сумке лежала и тетрадка с ее стихами. Много позже, когда она уже исколесила полстраны, появились в тетрадке и строчки о дорогах. Но тогда она не знала еще, что самые трудные впереди. Дороги любви и дороги материнства, дороги войны и утрат. Лишь предчувстви­ ем были тогда эти стихи. А теперь и это «за линией». Иногда ей казалось, что прожита не одна жизнь, а несколько, мно­ жество коротких и непохожих друг на друга жизней. И нынче^ вот эта... Как начало какой-то иной... В хлебной степи с белой медвяной дорогой, со щедрым степным солнцем, с озабоченными и веселыми встречными шоферами и лихим свистящим шепотом их машин, от которых она отсту­ пала в запыленную придорожную траву. Ждала, когда уляжется пыль. И снова шла. Дороги... дороги... Сейчас они разматывались перед ней, как кинолента, запущенная с финала. Молодость кончилась, когда она шла за гробом Андрея. Кладбище было на горе, и дорога к нему подымалась круто. Лошадь тощая, кости­ 43