Сибирские огни, 1967, № 3
ко, по-кулацки, с батраками, с арендованной у голытьбы пашней. Доб ро шло к добру, деньга к деньге... Будто и не менялось ничего с прихо дом Советской власти... Да и кланялась еще она, эта власть, хозяевам: расти хлеб, продавай государству, корми освобожденный народ, ^хозяй ствуй культурно и вот тебе кредит, и машины... Ну какая без хлеоа Со ветская власть? Завел Григорий ковровую кошеву, впрягал в нее поро дистого жеребца. С горькой, черной завистью, кипевшей на сердце, провожал Роман взглядом нарядный братнин выезд. И эх! Было же! Была же.та ковро вая, бубенчатая, залихватская, звонкая красота и у Романова двора. Близко, близенько... Ан отвернула. Пал у Романа конь, сгорела изба. Григорий щедро, по-родствен ному помог младшему брату. Но уже не хватило у Романа времени зажиться. Власть бедных хозяйской ногой вступала в деревню. Нача лась коллективизация. По-своему, по-варнацки понял Роман свое место в этих несусвет ных переменах. Один из первых голосовал в тридцать первом году за раскулачивание и выселение из Богодаровки брата Григория. Ночью, после буйноголосого собрания, Григорий пришел к Рома ну, пьяный не столько от самогонки, сколько от страшной обиды, нане сенной родным братом. Роман постучал пальцами по широкому своему лбу и по непокры тому столу. Заставил послушать тупой звук. — Дурак ты, Гришка, чисто дурак деревенский,— сказал он.— Против ихней силы покудова не попрешь Ком> ни то из нас удержать ся надо. Тебе все одно никак... Значица мне. Смекай. Чего припрятать надо — припрячем, сбережем. Ишо никто не знает куды ее, жизнь, дышлом вывернет... Покорися пока... Всю ночь прятал Роман с женой братнино добро у себя на гумне,, в тайниках подпола, на чердаке. А Григорий не только что покорился, а перед отправкой кулаков из деревни вылез на крыльцо, перепавший лицом, исхудалый и озоро- ватый. Заговорил разбойно, с лихим вызовом: — Значица мы, богодаровские кулаки, вызываем на соревнование семилужинских кулаков. И сделаем Нарым богатеющим краем, высу шим Васюганье, взрастим и там хлебушко, покажем Советской власти, что умеем работать!.. Играла, вскипала и пенилась в нем отцова рисковая кровь. Трепа лась по ветру рыжая бородища, раскидывались угловатые длинные плечи. Кулаки слушали, ухмылялись... «Давай мели, Гриня, чего не то посмешней...» Уехал кулак Григорий Муравьев по Томи за Ваеюгаиские болота, а середняк Роман Муравьев вскоре вступил в колхоз, несмотря на вы сказанную опаску Ивана Бакланова: кулацкое, мол, семя. Разной породы люди были они с Иваном Баклановым. Роман при вел в колхоз двух коней, двух коров, отару овец, исправный инвентарь, телегу, сани, новую сбрую. Ивану же нечем было порадовать артель, кроме безотказных работящих рук. Может, потому и ушел он в МТС, как только она организовалась, научился тракторить. И зазорно, не стерпимо было видеть Роману, как твердо шагал по деревне голыш Бакланов, как при встрече небрежно и неулыбчиво кивал головой. Отечественная война приподняла Ивана, посадила тракториста на танк, а Роман остался дома по броне. Уметь надо жить! Не вернулся Иван, сгорел в танке. И, может, забыл бы Роман ожегшие его слова 25
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2