Сибирские огни, 1967, № 3
Домище вон какой выгрохал себе. Хоромы! На какие такие за работки? Хитер волчина, хитер и увертлив — вовремя сумел убраться с пред седательского стула. Нюхастый! Подставил вместо себя пьянчугу Истрашкина, что председательствовал до Стазерко. Всей родней, всеми лодырями-прихвостнями кричали за него. Надсмеялись над колхозом с этой кандидатурой. На Истрашкина и полегло потом все Романово «на следство», вся колхозная разруха-проруха. Или Загоцкий. Заодно с Муравьевым тащил. Друг друга покрывали. Обоих внуков старик в студенты отправил. Приедут на каникулы в пиджачках модных, галстучках, барчуками ходят по деревне. Тоже не на дедовы прибыли куплены эти пиджаки из дорогой ткани «метро». На колхозные. Теперь, как увидел Затоцкий хлеб,— ожадовал. Аж руки трясутся. А Ставерко? Эх, молод, неопытен вчерашний армеец. Да и все ж таки зятек Ро ману. И душа у него по такому поводу, видать, надвое раскололась. Одна половина вроде государственная, партийная — коммунист же, а дру гая — для Романовой дочки Феши, для тестя-батюшки, в чьем доме жи вет. А которая сторона пересилит? Пока все качается. Все ж назвал сто тысяч. Аж привскочил Роман. Подводит зятек! Вывернуть бы всю эту подноготную. Прямо вот тут, перед Салопо- вым. Да как Николаю против Романа идти? Что скажут о нем люди? А скажут они: за то, мол, Бакланов зуб навострил на Муравьева, что не дождалась Фешка его из армии, не за него пошла, а 'за нового председателя, за Семена Ставерко, что, мол, не захотел Роман к себе в родню Бакланова. Такое люди скажут. Не то что скажут, а криком будут кричать все муравьевские родичи, все прихвостни. Вот почему будто связаны руки Николая и все слова его, обличаю щие и смелые, застряли в горле. Одно думает: «Уйду в совхоз. Уйду. Не житье мне тут». Но и самому неведомо комбайнеру Бакланову, как крепко привяза ли его зорянские пашни. Разве уйдешь от нее, от отцовской земли! — ...Держи, держи, сынок, руль-то! — И рука отца, шершавая и большая, приникает к детской еще, мальчишеской тонкопалой руке.— Теперь давай вправо руль, вправо... Где право-то? Ну, ну... Вишь, слу шает тебя машина... Тебя слушает... Хошь и мал, а человек ить. Маши на человеку подвластная... Отец убирает свою уцепистую, сильную руку, а трактор и впрямь слушается Николку, идет, заворачивает... Хоть и не дышит от робости Николка, а руки его все крепче, все жадней ухватывают руль, и весен няя, теплая земля ласково наступает на него. «Врешь, Роман Григорьевич, что не моя это боль. Вместе с отцом и пахал, и сеял, и убирал я эти зорянские пашни. Уж чего-чего, а политы они баклановским потом. Только что не были мы в колхозе, а работа ли в МТС, но любили и лелеяли эти земли, как родные»,—думает комбайнер. Мальчишкой наследовал их от отца Николай. Старший в семье, вместе с матерью кормил на ней меньших братьев, когда погиб отец на Одере. Вывел и братьев на механизаторскую дорожку, приучал и их руки к рулю. Придавив обиды свои, Бакланов после заседания правления напра вился в кузницу. Вокруг нее громоздились еще комбайны, жатки, валя 22
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2