Сибирские огни, 1967, № 3

Надо сказать, что в молодой поэзии Советской Сибири, особенно в середине 20-х годов, в ранних стихах многих из названных по обоим «рядам» поэтов, сильно звучали, а иногда и преобладали мотивы преклонения и увлечения нетронутой, своенравной и стихийной мощью сибирской природы, ядреной своеобычностью глухоманного жизнен­ ного уклада и быта, романтикой «варнацкой» бывальщины и бродяжничества. «У ме­ ня ж разбойная родня!»— лихо представлялся лирический герой «сказаний» М. Скура­ това. «Биографию стихов» своих Вас. Непомнящих начинал с поминания «деда — ши­ рокоплечего каторжанина, душегуба, не помнящего родства». «Ты опять зовешь меня бродяжить»,— обращался к тайге молодой И. Мухачев, а еще более юный Павел Ва­ сильев с озорной отчаянностью утверждал: «Я уж давно и навсегда бродяга...» Правда, уже тогда у этого, по верному замечанию С. Залыгина, очень «стихийного» таланта, в том же стихотворении «Сибирь», вслед за приведенной выше строкой, хоть и очень еще безлико и бесплотно, «прорицается» будущее края: «Но верю крепко — повернется жизнь, и средь тайги Сибирские Чикаго (так тогда величали Новосибирск.— А. С.) до облаков поднимут этажи». А в другом стихотворении поэт уже более предметно взыва­ ет: «Моя страна, спеши сменить скорей те бусы из клыков зверей — на электрические бусы!». И, наконец, о значительной, появившейся на сибирском поэтическом небосклоне полвека назад и все ярче разгорающейся в наши дни плеяде поэтов, для которых Си­ бирь стала поэтической родиной в силу величайших общественных событий и процес­ сов эпохи. Уже на каком-то этапе творческого пути поэты нашли эту свою родину по тяготению и движению собственной души, творческих исканий и замыслов. Так, в годы Октября и гражданской войны, в первые дни Советской власти, в по­ трепанных и продымленных красноармейских шинелях или партизанских полушубках, с тетрадкой стихов, написанных у бивачных костров или в теплушках эшелонов, с первой ли тощенькой своей книжицей в солдатской котомке или за пазухой, с раз­ ных концов революционной России и даже из-за границы пришли впервые в Сибирь Иван Ерошин, Вивиан Ития, Александр Оленич-Гнененко, Никандр Алексеев и ряд других. Пришли да и остались на земле сибирской, захваченные вулканической мощью происходящих на ее необетованных пространствах событий, зачарованные первоздан- ностью и своеобразием ее «жанра и пейзажа», прямо просившимися в стихи, в поэ­ тические образы. В присущем тогда всей русской революционной поэзии «всемирно взвихренной» ро­ мантической и символической приподнятости Вивиан Итин провозглашал: И если ночь вокруг темней, Мы разбросаем маяками В тайге и пропасти степей Сердца, зажженные кострами!.. Здесь будет центр всемирных грез, Здесь —в беспредельной нашей шири! И сказкой вспомнится гипноз Пустынь таинственных Сибири.., Вместе с немногими стихотворцами эти «приезжие» литераторы и составили из­ начальное творческое ядро новых глав Сибирианы, принялись вдохновенно раздувать поэтический очаг «Сибирских огней...» Спустя четверть века, также по послевоенным дорогам, аж из самого Берлина, прибыли на берега Оби (то в госпитальном поезде, то со строевым предписанием) и, что называется, прикипели навсегда поэтическими узами к новой своей родине Николай Перевалов, Леонид Решетников и другие, теперь уже «закадычно», сибирские поэты. А с тех пор, как со всех конров Союза по партийному зову, с комсомольской путевкой хлынула со всех концов Союза молодежь на сибирские ударные стройки, на целину, с нею и из ее среды пришло в литературу немало поэтов, прочно я надолго связавших свою творческую юность с «передним краем» всенародного созидательного труда, та­ лантливо заявивших о себе стихами, первыми своими книгами, наполненными роман­ тикой больших дел и чувств (М. Борисова, И. Фоняков и др.). 180