Сибирские огни, 1967, № 2

» когда можно еды у людей набрать. Этакий будешь — с голоду, парень замрешь. Мне тебя, сам посуди, больно кормить нечем... Максиму стало обидно от тетки-Полининых слов, и он неохотно собрался, думая, что пойдет по домам и будет просто просить... Кто по­ даст— хорошо, не подаст — тоже. А славить он ни за что не станет. Чтобы опять его укоряли в школе, как тогда, когда он читал церковную книжку.., Улица, разорванная в двух местах овражками, казалась синей, набухшей, как лед на реке ранней весной. Улица вся была перечерчена тенями. В чистом морозном воздухе разливались вкусные запахи, и мальчик мог точно сказать, в каком доме пекут оладьи картофельные, в каком блины крахмальные, а в каком мучные Раза три на него натыкались тощие собаки, взбрехивали сердито и замолкали. Перед чьим-то крайним домом он остановился, вошел на крыльцо, потянул на себя ручку двери. «Все двери на рождество будут откры­ ты»,— вспомнил он наставления тетки Полины. Но дверь, которую Максим потянул за скобу, была заперта. Мальчик спрыгнул с крыльца и, гонимый январской стужей, забе­ жал в дом через улицу. • , Здесь двери были распахнуты: из избы выпускали чад, В чаду у печи металась сгорбленная старушонка, заливала сгоревшую тряпку. Максим со стыдом уставил глаза в щелястый некрашеный пол. Стару­ шонка сунула в руки ему два румяных картофельных теплых оладушка и сказала просто, как будто знала Максима давным-давно: — Двери прикрой, внучок. Чад уже вытянуло. С богом... В другой избе было богаче — крашеный пол, кровати с большими подушками: на них еще спали. У порога кадка с капустой, куры в ку­ рятнике между столом и кадкой. Петух громко орал, а куры тянули шеи с красными гребешками и квохтали. Максим и слова еще сказать не успел, а уж из горницы выскочила полная женщина, замахнулась на него белой толстой рукой. — Не балаболь. У нас мальчик болеет —только уснул,— зашепта­ ла она сердито.— Я так тебе дам, держи.— И полная женщина подала ему мягкую теплую шаньгу. Максим увлекся хождением из дома в дом, как увлекаются дети игрой. Он уже думал, кого он увидит в том или другом доме, каких встретит людей, как они на него поглядят, что подадут. В сумке прибывало: был там и хлеб, и картошка сырая, и молока мороженого кружок, правда, снятого — без бугорка сливок. Подавали морковку, брюкву, редьку. В отдельный мешочек он складывал все постряпушки: мучные и картофельные. Немного погодя он встретился со славильщиками: увидел Кешку Ягодкина и немцев. С. Манелем он столкнулся в доме Серяковых. Пока Манель пел «рождество», Максим молча хлопал глазами и давился от смеха. Строчку из «рождества», где сказано: «и звездою учахуся»,—Манель так вывернул, так спел, что бабка Ульяна аж закатила глзза под лоб. Максим в этом месте кашлять начал, чтобы смех изнутри наружу не вырвался, а бабка Ульяна укорила его за то, что он молитву не выучил, но подала им обоим по шаньге творожной. Максим на улице расхохотался над Манелем. Манель показал ему грязный замерзший кулак: — Фо! 64