Сибирские огни, 1967, № 2
Теперь пришла моя очередь высоко вски нуть брови. — Да, да,— повторил Павел, заметив мое недоумение.— Точно: как неисправимые оптимисты. Жизнь сплошь и рядом и, по- моему, чаще, чем нужно, дает нам слегка по морде: трамвай вечно опаздывает; спек такль, хотя и начинается вовремя, оказыва ется безнадежно плохим; любимая, высоко мерно задрав нос, уходит с каким-то не взрачным брюнетом; на классика, несмотря на старый блат, подписаться не удается... Он с таким комическим разочарованием развел руками, что я не выдержал и за смеялся. — Хорош оптимизм! — А чем плох? Несмотря на все наши горести и беды, мы не теряемся и все начи наем сначала: закидываем удочку в неведо мое завтра — а вдруг с сего числа трамвай будет ходить по расписанию, любимая ушла с брюнетом всего лишь затем, чтобы доса дить нам за случайную размолвку... Так мы и забрасываем и забрасываем свои крючки, и если вместо окуня радужной удачи вы тягиваем дырявый сапог, так что ж — по скулим немножко и назавтра готовы начать все сначала... — Так, так... А к чему все-таки сей оп тимистический взгляд? — Вот человек! — взмахнул он рука ми,—обязательно надо, чтоб было к чему? Ну, представь себе, что пока тебя не было, я думал: чем больше я пишу пьес, тем боль ше жду чего-то от себя, и каждый раз это ожидание почему-то не сбывается, а потом я снова жду... Впрочем, хватит рассуждать на отвлеченные темы! Ты откуда сейчас? — Был на кинопросмотре. Смотрел «Два гроша надежды». — Вот видишь, хоть два гроша, но на дежды,— засмеялся Павел.— Еще одно под тверждение, что мы всегда ждем, надеемся И ждем. Понравилась лента? — Хороша. Только, может, в некоторых местах чуть-чуть припудрена. —- Ох, это «чуть-чуть»! Всегда нам это «чуть-чуть» и мешает... Среди итальянских неореалистов есть чертовски талантливые люди, и у них есть чему поучиться. Если я все же говорю «но»,—он обернулся ко мне и улыбнулся молодо и задорно,— то только потому, что меня не устраивает, мне мало двух грошей надежды. Понимаешь, если го ворить о надежде, то мне ее нужно по крайней мере на целковый. Да, на целко вый! Он опять обернулся к окошку и, нетер пеливо затягиваясь папиросой, продолжал: — Великая штука —надежда! Право. Вот я который уже месяц бьюсь над пье сой. И надеюсь, что выйдет что-нибудь пут ное и не похожее на то, что писал до сих пор. И тут неореализм мне ничем помочь ие может. Я понимаю: в Италии, после двадцати лет жалкого художнического про зябания.,и оглядки, неореалистическое ки ноискусство — великий шаг вперед. Эго... это,— он поднял руку и показал на окош ко,— как очищающая гроза, свежий ветер. После грозы и чистого ветра и дышится легче, и видишь как-то зорче. Но вот беда... Он вышел на середину зала, быстро про бежался между стульями, остановился и заговорил громче. — Беда в том, что в последнее время неореалистический ветер больше, чем нуж но, бегает по закоулкам, переулкам, шарит в постелях и даже доносит до нас вонь по мойных ям, а на широкий простор вы браться никак не может. Он раскурил новую папиросу и спросил: — Тебе не надоел этот затянувшийся монолог? — Напротив. — Ну, не знаю,— продолжал он,— есть ли здравый смысл в моих речениях, но я хочу написать пьесу —остросюжетную, пусть потом ее назовут приключенческой и даже детективной — неважно! В, казалось, никому неведомом Тулуне или, допустим, Заларях, на тихой селекционной станции, ни кому, можно сказать, не известные агроно мы находят могучий ускоритель роста ра стений. Этот ускоритель при самых небла гоприятных погодных условиях позволяет собирать два урожая в год. Переворот в экономике сельского хозяйства. Мечта зем ледельца, ставшая реальностью. И что же, спросишь ты? Мечга как будто не нова, как и не нов сюжет. Да, но я хочу показать и доказать, что если аукнется в Сибири, то откликнется в Европе, в Америке, эхом про катится по всему миру. Он притушил недокуренную папиросу о край чугунной пепельницы, снова посмот рел на меня и, убедившись, что я внима тельно слушаю, заговорил уже тише. — Гвоздь не только и не столько в сю жете. Я хочу, чтобы каждый, кто посмотрит пьесу, понял, что все в нашем мире связано и взаимосвязано теснейшим образом. В пьесе будут и убийства, и погони, и зару бежные кабинеты, в которых хранится кар тотека па русское открытие, и подробные досье на первооткрывателей, но дело не в этом. Главное — во все гой же общности человеческих судеб, мировой взаимосвязи... — И в какой стадии сейчас работа над пьесой? — Господи боже.мой! — патетически во скликнул он и высоко вздернул руки над головой.— Что за вопрос! В стадии... Не в стадии дело, а в том, что у меня голова уже распухла. — Я уж боюсь задавать тебе вопросы... Что-то не получается? — Не получается,— жалобно ответил он и развел ладони.— Прежде всего не полу чаются характеры. Утешаю себя тем, что при такой широкой композиции,' какая дана в пьесе, глубокая разработка образов — может быть, и не нужна, может быть, слиш ком идеальна. Я не удержался и хмыкнул. Он бросил на меня свирепый взгляд исподлобья и за говорил громко, запальчиво, будто продол жая с кем-то давно начатый спор. 162
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2