Сибирские огни, 1967, № 2

на севере сохранились, хотя и не такие древ­ ние, но такой же пленительной красоты па­ мятники русского деревянного зодчества. Нигде в Европе, кроме России и Норвегии, подобного ничего не увидишь. И вот еще одно доказательство духовной близости норвежцев и русских. Она повторила, что в русском националь­ ном характере много черт, свойственных национальному характеру норвежца. Но, по ее мнению, больше всего общего между женщинами — русскими и норвежскими. Для меня неожиданными прозвучали ее слова, что даже в царской России средняя русская женщина была менее подавлена мещанскими предрассудками, чем средняя европейская женщина из буржуазной сре­ ды... „а исключением только норвежки. Д а­ же женщине-писателыжце, по крайней мере | в начале литературного пути, приходилось куда труднее в Европе нежели в царской России. Конечно, цензурный гнет был одина­ ков и для писательниц и для писателей. Но предубеждение против «женской» литера­ туры в России было слабее Не потому ли до революции женщин-писательниц в Рос­ сии было больше, например, чем в Герма­ нии? В тогдашнем разговоре с Александрой Михайловной я вспомнил — в подтвержде­ ние ее правоты,— что еще мальчиком-гим- назистом в уездном городе на юге России почти ежедневно забегал в общественную •библиотеку, которой много лет кряду заве­ довал мой отец, слышал имена известных уже тогда русских писательниц Христины Алчевской, Вербицкой, Щепкиной-Купер- ник... Александра Михайловна осталась ючень недовольна тем, что я позволил себе поставить рядом имя Вербицкой с именем •ее «милой Танечки». Я не сразу понял, о какой ее «милой Танечке» речь. И удивил­ ся, услыхав, что Коллонтай — давний друг Татьяны Львовны Щепкиной-Куперник и радуется предстоящей встрече с ней. Я до­ пустил бестактность, воскликнув: «Как, раз­ ве Щепкина-Куперник еще жива?» По моим представлениям, Щепкиной-Куперник, если она жива, должно было быть ужасающе много лет. Ведь она была уже всероссийски известной писательницей в годы моего ран­ него детства. Тогда я еще не знал, что в 16 лет правнучка знаменитого русского ак­ тера Щепкина выходила на сцену Малого театра раскланиваться как автор только что поставленной пьесы. Александра Михайловна, едва улыбнув­ шись, заметила, что Татьяна Львовна Шеп- •кина-Куперник благополучно здравствует и .работает и, кстати сказать, она чуть-чуть моложе самой Александры Михайловны (ей в 1925 году, когда мы встретились в Себеже, было всего 53 года). Я готов был на ходу поезда выскочить из вагона от смущения. Коллонтай не могла не понять мое со­ стояние и, поправляя клетчатый, нерусского вида платок на плечах, снова заговорила о близости-родственности характеров норвеж­ ских и русских женщин. По ее мнению, де­ вушки и женщины Генрика Ибсена, Бьерн- стьерне Бьернсона и Кнута Гамсуна кажут­ ся европейцам и американцам такими же странными и так же ошеломляют их своими поступками, как девушки и женщины До­ стоевского, Льва Толстого, Тургенева. — Европеец и пушкинскую Татьяну не понимает. А вот норвежец поймет. Особенно норвежка ее поймет. В Себеже Александра Михайловна пред­ ложила пройтись. Впервые после долгой раз­ луки — снова на земле Родины. Ходили с ней по перрону, пока в таможне шел досмотр багажа немногих пассажиров. Она расспрашивала о новостях литера­ турной жизни в Москве. О чем спорят на шумных диспутах. Судя по московской пе­ чати, больше всего— о театре. В споре Лу­ начарского и Семашко о «Великодушном рогоносце» у Мейерхольда она на стороне Николая Александровича Семашко. Ей странно, что Анатолий Васильевич осужда­ ет «Великодушного рогоносца». Николай Александрович в своем отзыве о спектакле поднимает общие вопросы любви и отноше­ ния к женщине. Тут Александра Михайлов­ на целиком на его стороне... Поезд должен был вот-вот отойти. Мы попрощались, и я поплелся искать приста­ нища в рекомендованном мне домике вбли­ зи станции. На другой день я встречал Чичерина. Он ехал в отдельном салон-вагоне. Я за­ стал его одного. Забросив ногу на ногу, он сидел за круглым столом салона спиной к окну. До этою я видел его только однажды в кабинете Михаила Левидова в здании Наркоминдела. Левидов заведовал иност­ ранным отделом советского телеграфного агенства— РОСТА и одновременно — мо­ сковской редакцией «Накануне». Делами «Накануне» занимался он походя. Я был секретарем этой редакции и, отправляя ди­ пломатической почтой материалы в Берлин (где издавалась газета), заходил попутно к Левидову. В одно из таких посещений, си­ дя в левидовском кабинете и беседуя с ним не столько о наших редакционных делах, сколько о музыкальной тогда новинке в Мо­ скве — «Персимфансе» — первом симфони­ ческом оркестре без дирижера,— я и увидел Чичерина. Народный комиссар по иностранным де­ лам зашел к Левидову за какой-то справ­ кой. Переступив порог кабинета, он начал с вопроса: «Вы не знаете, где тут у нас?..» Чи­ черина интересовали какие-то бумаги. Ле­ видов поднялся и вместе с ним вышел, что­ бы помочь ему их найти. Недоумевая, я еле дождался его возвращения. — Слушайте, неужели нарком не мог вызвать вас к себе? Сам бродит по комна­ там, ищет какие-то справки... — Знали бы Георгия Васильевича, не спрашивали бы. Все, что еще знал я о необыкновеннейшей скромности Чичерина, исходило от моей машинистки в «Накануне». Машинистка — жена одного из близких сотрудников Чиче