Сибирские огни, 1967, № 1
снежной пылью, морозом. А ямки от оспы —наоборот,— потемнели и кажутся глубже, уродливее. Потянулась длинная луговина — чистая грива. Вокруг не было ни кусточка, ни деревца, потому-то и вымело гриву ветром от снега. Не останавливая собак, Анфим скатился на землю с нарт и побежал, хро мая, вперед, разминаясь и согревая себя от холода. — Прихватыват, якорь его!—кряхтел Анфим, прикрывая мохнаш- кой лицо,— Шкуру дерет. Нос, Максимша, не потеряй! Максим и так все время держал на носу рукавичку, дул в нее го рячим дыханием, чувствуя, как тяжелеют от инея брови, ресницы. Было Максиму холодно, надувало за пазуху, стыла голая шея, но он терпел. — Лед толстый, много долбить придется,— оказал Анфим, когда они достигли протоки. Под острыми клиньями пешен голубыми брызгами сверкали оскол ки льда. Пешнями били сразу в трех местах, сачком выскребали крошки, отшвыривали на белый снег. От работы стало так жарко, что впору сни май с себя все. Как-то разом из трех прорубей выплеснулась вода, за дышала, то оседая, то поднимаясь. Темные языки медленно выползали на лед, застывали. Дело делали молча, без разговоров. Анфим нащупал прогонной проволокой тетиву самолова, крепкую, толщиной в мизинец, потянул на себя легонько, насторожился. Рука его дернулась, он потянул сильнее, сжимая в ладонях шнур. Закусив кривыми зубами губу, весь сжавшись от напряжения, он стал выбирать самолов. Высунулась усатая морда налима, большая, с собачью голову. Тем ные точки глаз выпучились от яркого света, налимья морда сунулась вниз, в воду, но старший Пантискин брат Левка всадил ему в горло острый багорик. Налим был чуть не в сажень, темнокожий. Тонким хвостом он бил с устрашающей силой: так казалось Максиму. К скользкой шкуре его льнули льдистые крошки. Средний из братьев, Порфилка, ударил рыби ну по широкому лбу колотушкой: налим трепыхнулся, извился от головы до хвоста и затих, как уснул. — Замерзает,— простодушно сказал Максим, глядя, как белеет на рыбине шкура.— Какой большущий, оё! — запоздало взвизгнул маль чишка от радости и удивления: ведь первый раз взяли на самоловы. И получил от Анфима тычок. — Заришься, паря? Мотри, рыба не будет иматься. Максим не знал, что у остяков есть такое поверье... Вытаскивали еще налимов, муксунов — горбатых, похожих на ста риков, рыбин, желтую стерлядь, кострюков —осетров-недоростков. А настоящий, крупный осетр не попадался. Анфим вроде даже запе чалился. — Язвило, нет осетёра. — Еще ловушка стоит, спроть острова,—несмело заметил Пор филка. — Худой там место,—пошевелил губами Анфим.— Здесь хороший. Но там-то и выловили огромного осетра, пудов на шесть. Анфим от радостных переживаний выкурил две грубки подряд, сидел на нартах, раздумывал. — В третьем годе такого ловил. Тьфу, тьфу! Он плюнул направо, налево. Максим следил за его глазами: остяк поглядывал гордо на осетра и на лед, что был вытоптан, выброжен во круг проруби: с осетром они долго возились. 95
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2