Сибирские огни, 1967, № 1

обнимая мальчишку.—Пошто у тебя коленки чугунные? Пошто не мо­ ешь? Смеешься, птаха ты беззаботная. На-ко еще сушку. Максим надел сушку на грязный палец, повертел и умчался. И опять случилось событие в маленьком Пыжино: Максим Пантис- ке голову прорубил. Совсем нечаянно вышло. Рубили они сушняк на дрова —комары ели. Максим со зла широко размахнулся, топор у него занесло далеко вбок, и острым концом он скользнул по лбу Пантиски. Остячонок ойкнул, упал на колени, схватил ладошкой рассеченный лоб. Сквозь пальцы у него брызнула кровь. Этой крови он больше всего испугался[ и заревел не своим голосом. Максима сильно избили Левка с Порфилкой, а дома еще добавила мать. Она зажала ему голову между колен и драла березовым голиком. Так жестоко мальчика сроду не били, и он исходил злым, протестующим криком. Матери было, конечно, жалко его, но у нее был и свой расчет: показать Мыльжиным, что она не дает своему потачки Когда она била его голиком, то приговаривала, чтобы слышали все: — Добрые люди, пошли им господь спасения, пригрели нас, прилас­ кали, а мы им чем платим? Пойди сейчас же, негодник, и попроси у Пантиски прощение! И тише досказывала: — С фатеры сгонят, куда пойдем? Проскочит лето и не заметишь, а там зима на носу... Лишь к вечеру он пошел попроведать Пантиску. Робко переступил порог Анфимова дома. Пантиска лежал на кровати. На лбу у него чер­ ным рубцом запеклась кровь. Мать прикладывала ему к голове что-то мокрое, желтое. — Гад такой,— выругалась хозяйка.—Чуть было не решил маль­ чонку. Максиму хотелось видеть Пантиску, поговорить, он прошел по одной плашке, глядя себе под ноги, словно бы шел не по полу, а по шаткой дос­ ке переходил бурный ручей. — Я тебе вот чо принес,— проговорил Максим и протянул Пантиске два рябеньких яичка.— Воробышкины. В травке нашел, за огородом. Пантиска принял яички, рука его была горячая, губы запеклись и потрескались. — Пролежусь —тоже пойду,—слабеньким голосом пискнул больной остячонок.— Я знаю, где многушко-много дроздиных гнездышек. — Будет вам пташек зорить! —цыкнула Анна. Пока остячонок болел, Максим натаскал к нему на кровать вороньих перьев, светящихся гнилушек, медных обойных гвоздей с красивыми шляпками. Выискивал где-то, старался. Принес свинцовую гирьку, най­ денную в илу, вымытую обской водой. И снова они были друзья. А двадцать третьего июня, с опозданием на целые сутки, пришла в остяцкое Пыжино весть о начале войны. Весь этот день был тихий, какой-то гнетущий: будто кого опять со­ брались хоронить. Повестки выдали Косте Щепеткину, дяде Андрону, другим. Провожать пошли в соседние Дергачи, и Пыжино притаилось, 82