Сибирские огни, 1967, № 1

— Куда собрался? —спросит средь лета нарымский житель соседа. — Да на сора, паря, траву косить. Зазеленели сора травой, пока негустой, редкой, но к лету везде здесь вымахает травища в пояс. Мягкий пырей, душистый белоголовник, гу­ стой, переплетенный визиль и множество всяких других трав и цветов покроют безбрежные обские дали. Поляжет трава под косами, встанут стога, зароды, разбегутся приземистые копешки по выкошенным гривам. Но сейчас не об этом пока забота в Пыжино: говорят здесь о трудной, голодной весне, судят-рядят, как бы ее пережить-обмануть. Уходит вода, а болиндера — катера нет как не было. Нету болинде- ра с черным смоленым паузком, на котором каждую весну везли сюда хлеб с солью, чай с сахаром, одёжку, обувку, снасти рыбацкие и припасы охотникам. Не видно болиндера, сколь ни гляди, не слышно его захлеби- стого чиханья. Не летят из белой трубы с красным ободом синие кольца дыма, не тают в голубом теплом небе. Люди серчают, поругивают нерасторопных начальников: пошто за­ держали болиндер? Пошто муку не везут? И хотя у каждого в доме есть и картошка, и рыба, и варенье из старых запасов, и хотя еще нет настоя­ щего голода — стонут, вздыхают уже: непривычно всем как-то без хлеба, давно так не жили... Андрон собрался на обласке в районный центр Каргасок ехать — се­ бе харчишек промыслить и Арине Сараевой с пацанами. Собрался да все поджидал Анфима с Егоршей. А он, Анфим, как уплыл, так пятые сутки нет. И что его носит холера? Запропастился мужик. Не дождался бондарь Анфима, уехал с сомнениями и тревогой в сердце... Голодный Максим с утра начинает мать изводить: есть просит. А она его гонит: — Пойди по людям —покормят. Мне тебе нечего дать. У Мыльжиных старшие братья ездят стрелять уток, иногда хорошо привозят: серых больших крякашей, черных гоголей с белыми рябинками на крыльях, краснолапых широконосых соксунов. Анна, Анфимова баба, стала сердитая: молчит, дуется, а то как разойдется, как начнет маль­ чишкам раздавать по черным стриженым головам шлепки. Разбегутся они по углам, притихнут, ловят сплюснутыми носами запах вкусного варева, что поднимается с паром из огромного чугуна. Сварятся утки, поставит Анна чугун на стол —набросятся на него с разных сторон семь голодных зверушек —писк стоит. Максим частенько смотрит теперь с порога, как едят у остяков утятину, глотает слюни и мучается. Сесть бы тоже к столу, но его, чужа­ ка, приглашают все реже. Пантискина мать уж не так ласкова, как преж­ де была, поглядывает на него искоса, только не скажет: «Иди-ка, болез­ ный, домой, не выпяливайся: своих у меня их семеро». Максим все понимает, он не дурак, но уходить из остяцкого дома ему не хочется: хоть запахом вкусным надышится. И еще Максим знает: если долго стоять у порога, то все равно что-нибудь выстоишь. Давно Пантиска поглядывает: мордочка у него круглая, горячая от вкусного пара, губы жирные, по подбородку течет бульон. Пантиска ос­ меливается и спрашивает: — Мамка, дам ему крылышко? Анна попыхтывает, молчит, возится там у печки: волосы перепутан­ ные, кое-как скомканные и сколотые в неровный узел. Пантиска решает, что можно дать. — На-ка, проведай, скусная. Максим, не раздумывая, хватает горячее мясо и, обжигаясь, кусает, 78