Сибирские огни, 1967, № 1

Но в этом замешана мама, нельзя нам не вспомнить о неб! Отец, несмотря на речивость, был просто одним из отцов. А мать на селе отличилась, родив до меня близнецов. Сие, под одним полушубком в два рта вопиющее зло, со мною прескверную штуку сыграть, между прочим, могло. Горластые старшие братцы, в пеленках лежавшие вряд, вопить по ночам и мараться могли, как никто, говорят. , В округе — восстанья и войны, и голод. Устав от забот, мать, нянча готовую двойню, о третьем решила: — Довольно! Единственный выход — аборт. Не в радость ей были бы роды: в уездной управе, с крыльца, повстанческий вождь Кайгородов грозился повесить отца. В лабазах — ни хлеба, ни ситца, мятежные села в огне... Резонно бы с ней согласиться. Но речь-то ведь шла обо мне! Прошла бы душа моя мимо Земли, затерялась у звезд, когда бы не два херувима — не фельдшер наш да не завхоз! О первом скажу в поясненье: поскольку порядок ослаб, а, бравший с недуживших снедью и добрым вином, эскулап величья Коммуны не понял, свои утверждая права, он, в пику ей пивший запоем, казенные пропил дрова. В больнице студено, как в морге, крылечко метель замела. А фельдшер в пристройке, в каморке ютился, забросив дела. На просьбу он с видом ученым советовал, ликом суров: — Ты, Шура, сходи к Толмачеву! Для этого надобно дров... И мама, поднявшись до света, к реке, на задворки села, доверясь благому совету, на склад к Толмачеву пришла. Ждала она, кутаясь шалью, застенчиво руки сложив. Судьбу мою молча решая, задумался хитрый мужик. Лохматый со сна, не одетый, смекал он: война-то войной, а кончится — спросится, где тут, в наличии, склад дровяной? И ахнет начальство, не веря: — Вот это учет так учет! На месте дрова — до беремя! А кто сохранил? Толмачев! Вздохнул он: — Гляжу — и досадно. Ужли тебе чада не жаль? А дров я не дам, Александра. Душа ведь живая — рожай! Не жданный никем, в неуюте тех лет, на тревожной земле вот я и родился в июне, в двадцатом году, в Улале. 5