Сибирские огни, 1967, № 1

Дверь тяжело, с плачем, откинулась внутрь, лицо остяка покрыла липкая паутина, и спертый воздух сырого подвала, плесени, вони шиба­ нул в нос. На нарах, вытянув длинные ноги, накрытый ветхим суконным пальто, лежал Егорша Сараев. Бледный свет падал в узкую прорезь оконца, освещал низкое изголовье, черный котелок на широкой, щербатой от топора, чурке, ложку, нож и патронташ на деревянном гвозде. Под нары, вытянув морду, пробежала крыса, сверкнув холодным, злым гла­ зом. У остывшей печки-жестянки лежали дрова, кусок бересты и кучка стреляных гильз. — Егорша... Егорша Иваныч! — сипло окликнул остяк: в горле у него что-то екнуло, щелкнуло.—А-яй! —Нога его поскользнулась на грязной сырой плахе, и он упал на колено, зацепившись вторым броднем за щербатый порожек. — Егорша, ты спишь, али дремлешь, али помёр совсем? — в страхе забормотал Анфим. Схватившись за нары-лежанку, он дернулся, поднимая свое легкое тело. И нары вслед за ним дернулись. И шевельнулся человек, лесник Егорша Сараев. Анфим откинул грязный суконный рукав... На него смотрело слепыми глазами лицо мертвеца —заросшее, с большим поси­ невшим носом, оскаленными зубами. Анфим тоже оскалил зубы, верхняя губа его по привычке дернулась. Свистящий собственный шепот заставил вздрогнуть Анфима. «Помёр... царство тебе... А-яй. Как баба твоя теперь плакать будет, как будет Максимша реветь... Однако и сын у тебя народился, совсем кутёнок... Ай, человек, человек. Путёвый ты был человек, остяк шибко любил тебя». Анфим сопел, в носу у него стало мокро. Он высморкался в ладонь, поморгал узенькими глазами, потер себе лоб, словно хотел разгладить горестные морщины. «Шибко ты плохо сделал, Егорша, лесник. Кто варнаков твоих будет кормить? Одежку, обувку справлять? До ума доводить?!» Он наклонился и, как собака, обнюхал труп. «Чижелый дух... Куды везти —тут хоронить надо...» Анфим задержался до вечера: отрывал доски, сбивал, как умел, домовину, устилал ее мохом, прошлогодними листьями. Могилу он выру­ бил в мерзлой еще земле топором. Схоронил горемычного человека. Измучился, испотел Анфим, на руках от неудобства работы волдыри кровавые вздулись... И вспомнил тот сон, что дважды ему приснился: голая бабка Лукерья и страшный шепот ее. Смахнул картуз, перекре­ стился. Хотелось Анфиму лечь отдохнуть, голод сосал желудок, но страх был сильнее усталости, голода. Теперь ночевать одному в этой карамушке и под ножом бы его никто не заставил. Розовый свет заката ложился на воду. Анфим спихнул обласок, бро­ сил последний взгляд на черное зимовье-карамушку, на черную жирную воду, сел в свою новенькую долбленку и быстро-быстро стал взмахивать легким веслом. 6 Входили реки в свои берега, сползала, скатывалась вода, возвра­ щая людям землю. На заливные луга половодье нагнало мелкие сучья, коряжник, кору, щепу —сор, словом. После паводков по Нарыму вода сплошь засоряет луга, потому-то и называют их здесь особенно: сорами. 77