Сибирские огни, 1967, № 1

Они были погодки, но остячонок чем-то казался старше Максима. Особенно это чувствовалось, когда Пантиска начинал спорить. Но шибко спорить он не любил. — А твой отец куда-то уехал на обласке,— сказал Максим. — Не куда-то, а вовсе на Окуневое —отца твоего проведать, Егор- шу Сараева. Мы лодку гнали с дровами, тятька нам встрелся,—ответил Пантиска. — А мой папка там рыбу ловит,— важно заметил Максим.—Он нам окуней привезет, жирных! На обласке мальчишки пецебрались на остров. На островах гнезди­ лись утки, устраивались по дуплам старых осокорей и ветел. Вода не оставляла весной места для гнездовий, и утки, особенно из породы ныр­ ковых, захватывали дупла и старые вороньи гнезда в драку. Дупла утиными гнездами мальчишки привычно, легко отыскивали. Пантиска карабкается по корявой стволине старой ветлы, упирается, перехватывает руками ловко. Глядь —уже на самой верхушке, постуки­ вает, похлопывает, ухо к дуплине прикладывает: не слыхать, не шипит ли змея? Бывает, что в дуплах прячутся змеи... У Пантиски привязана к поясу поварешка с длинной ручкой: такую в ведре утопи —ручка наружи будет. Остячонок, послушав, сует в дупло поварешку, рука у него по плечо тонет в отверстии. Приловчился, пристроился и подцепил яичко зеленое, крупное. Пантиска свешивает черную голову, светлый свой глаз щурит. — Лови-ка! Максим внизу оттопыривает рубаху, яйцо падает прямо в подол. Он берет его и укладывает в куженьку —берестяной коробок. Так набрали они много яиц, и все гоголевых. Яичницу жарила Анна, Пантискина мать. Хватило и взрослым, и ребятишки налопались. И ма< тери- притащил Максим, ее накормил досыта. Весна — время голодное. Бедует весной народ... Зашел к Сараевым дядя Андрон, поздравить зашел с новорожден­ ным, да прихватил заодно полведерка подъязков. Говорить много при матери сдерживался, а все улыбался больше. Арина тихим голосом спрашивала: — Что, не видать там моёго Сараева? Бондарь снял с головы картуз, погладил колючие волосы. — Теперь их, разве что, вместе с Анфимом ждать... Не сёдня-завтра заявятся. Грубое лицо у дяди Андрона, а как улыбнется, как поглядит горячи ми, ласковыми глазами, так сразу другим становится. — Максимша, едрена вошь, потроши рыбу: мать, поди, жареной хочет. — Ничегошеньки я не хочу,—тоскливо и слабо отозвалась Арина. А за рыбку тебе благодарствую, Андрон Михайлович. — Чего там,— вроде бы застеснялся бондарь,— ешьте себе на здоровье. Как только дядя Андрон сказал Максиму чистить подъязков, так тот и полез сразу на полку нож доставать: он слушался дядю Андрона, ценил изо всех. — А хвосты отрубать подъязкам? —услужливо спрашивал мальчик. — Это как хошь,— отвечал бондарь.—Только желчь не дави, а т горько будет. Арина вздохнула, остановила на сыне исстрадавшиеся глаза. — Не обрежься, смотри. По сторонам не заглядывайся. И повернула лицо к дяде Андрону; 70