Сибирские огни, 1967, № 1

Пригонишь к берегу лодку в четыре греби, живчиком выскочишь на бе­ лый песок — и такой он твердущий, что даже следов на нем от босых ног не остается. Сначала песок тянется, а потом ил: ссохся весь, потрескал­ ся, корочкой взялся. Наступишь, а он хрустит, крошится... А дальше гу* стой-прегустой тальник: тонкий, высокий, кора на нем сочная, мягкая и сластит изнутри, когда языком полижешь. Дуб-корье драть куда как просто: проведешь около корня талины ножиком, подберешься ногтями под кожицу, дернешь —и потянется лента до самой макушки. За день сотню талин обшкуришь, кору в пучки свяжешь. Высохнут после пучки на солнце да на свежем ветру, побуреют, и понесут их в сельпо сдавать. Это и есть дуб-корье, потому что идет оно на дубление кожи, сетей. И балберу он драл: это кора от осокоря. Балбера годится на поплав­ ки к неводам, на спасательные круги, что калачами висят на больших пароходах. Стругал он балберу острым ножом через колено, нажег мо­ золи, но отец не ругал, а хвалил: «Полезному в жизни —учись, приго­ дится. На дядю Андрона смотри, он все умеет». Дядя Андрон и Максимов отец сдружились, и все выходит у них по уму. Сдружились после того, как с бондарем горе случилось. Был он с Егоршей Сараевым в прошлом году на рыбалке. Тащили где-то они об- ласок по осоке. Дядя Андрон босый был, ну и цапнула его гадюка за ногу. Сделалось дяде Андрону плохо, замутило, голова закружилась. Отец привез его домой чуть тепленького. Потом бабка Варвара, мать остяка Анфима, долго лечила бондаря травами. Бондаря все кругом почитают за руки, за мастерство: с других, дальних поселков едут к нему и идут. Ух, какие чаны, бочки делает он из клепок! Как начнет подгонять клепку к клепке да обручи наколачи­ вать, и стук же стоит. А клепок у дяди Андрона! А стружек в бондарной! На стружках валяться мягко, только потом вся голова в крошках. Мать за это ругается. Рядом с бондарной — засольня. Там просоленный, крепкий, шибаю­ щий в нос запах. Вороха чешуи, рыбьих кишок, сверкают ножи, штабеля­ ми лежат рогожные кули с солью. В чанах налит тузлук, в него потро­ шеную рыбу бросают: в какой чан язей, в какой окуня, в какой валят че- бака с ельцом... В пустые чаны хорошо гукать. Как гукнешь, так звон в ушах. Потом пальцами долго в ушах ковыряешь, зуд не можешь унять. А когда в черном пустом чане на дне чуть-чуть воды, то видишь себя, как в зеркале: и конапушки, и облупленный нос, и рыжий вихор. А ду­ нешь — и все исчезает. Вот еще Максиму сходить бы хоть раз на кротов. Остяки привозят кротов мешками, а он помогает им обдирать шкурки и набивать их гвоздями на стенки. У остяков дома стены брусчатые, нештукатуренные, поизбиты гвоздями и жирные от кротовых шкур... К Максиму прямо из согры летела парочка уток. Он присел, затаил­ ся зверьком. Утки плюхнулись в тихую воду: от них красиво пошли рас­ ходиться круги. Засмотрелся Максим: голова у селезня с зеленым отли­ вом, перья в хвосте стружками завились. Максим поднялся в рост, утки его заметили и заплыли в кусты. Впереди мальчика залитые водой кочки у согры. На кочках трава прошлогодняя стоймя поднялась, расправилась и шевелится. И от этого кочки сейчас похожи на головы утопленников, а трава —на волосы. Максиму ничуть не страшно. Отец учит его ничего не бояться, и он хоть днем, хоть ночью может пойти на остяцкое кладбище, потрогать кре­ сты и разноцветные лоскутки на сучках деревьев. Говорят, остяки эти­ ми лоскутками духов задабривают, чтобы они покойникам спать не мешали. 5* 67