Сибирские огни, 1967, № 1

мо рисует захолустную станцийку, но вот о подсудимых, о том, остави­ ли ли они кого-нибудь в Безенчуке, ничего не знает. Фиаско? Не совсем. Прощаясь, я уношу с собой не только старый Безенчук, фон проис­ шествия, но и догадку, каким должен быть мой следующий шаг к чело­ веку, что видел Ленина в его самарские годы. Большой сивобородый дед, именно дед, а не старик и тем более не старец, принес как-то в музей Ильича в Куйбышеве плохонький венский стул и попросил разрешения пройти к директору. — Когда в этом доме жил Ленин,— сказал он директору,— я был мальчишкой и жил в доме через дорогу. Мои братья тогда держали портновскую мастерскую. Не знаю, сидел ли Ленин на этом стуле, но он бывал у нас, шил сюртук у старшего брата, а стул этот стоял тогда в нашем доме. Он остался один, этот стул, и я хочу подарить его музею. Стул записали в книги музея, немножко подновили и в общей семье с такими же собратьями из гнутого дерева поставили в бывшей гости­ ной Ульяновых. В другом случае тот же дед и в том же музее держал слово на об­ суждении работ пензенского художника Б. Лебедева, и это его слово так же относилось к Ленину. Обсуждение заключало выставку широко известной в стране денинской серии картин и рисунков художника и проходило при его участии. Дед поднялся последним. — Я не художник и не историк,— сказал он,— я — портной. И вот, как портной, хотел бы заметить, что верхний карман на сюртуке Ленина нарисован не с той стороны: верхний сюртучный карман кроили и ставили слева, а не справа. Может, это не имеет значения, но вот как-то... Неловко, что ли... Дед мог бы сказать прямее: «Вы нарисовали карман не там, где его пришил мой старший брат». Но сказать так — значило выставить какую- то свою причастность к сюртуку, и он сказал по-другому... Диалог, что пойдет ниже, состоялся в приемной комнате Госархи- ва. Я спросил: — Ну, что ж, Федор Игнатьевич, продолжим? Федор Игнатьевич кивнул. — Я уже сказал,— заговорил он,— что восьми лет, перед пасхой, я сшил себе первые брюки. Но это была еще детская забава, а не дело. Главное мое занятие не изменилось: «Федька, сбегай, принеси, подай утюг!» Разносил готовое, приглашал заказчиков на примерку. Наш уличный перекресток — это приходская школа на одном углу, на другом — следователь Розенфельд, на третьем — наша жестяная вы­ веска «Портной Кулагин», а через дорогу, окно в окно — дом Рытикова: нижний этаж — чайная, верхний — квартира Ульяновых. — Фамилии этой в то время я не знал. Во всем были хлопоты их зятя Елизарова, и только его фамилия запала мне в голову. Под окна­ ми у нас стояла извозчичья биржа, и я не раз наблюдал, как молодой человек, совсем еще молодой, переходил улицу от дома Рытикова и садился в пролетку. Ездил он в окружной суд на Алексеевскую пло­ щадь. Чаще ездил, но иногда и ходил пешком. Того же молодого чело­ века я видел и у нас в портновской. Мой старший брат Александр был настоящим художником в портновском деле и вот он-то... — Шил Владимиру Ильичу фрак? 4 7