Сибирские огни, 1967, № 1

пустил по снегу к дому. Так бежал, что Порфилка угнаться за ним не. мог В сенцах своей избы Левка быстро оделся и синий весь, перепуган­ ный ввалился домой. За ним Порфилка. — Черти вас напугали, ли чо ли?— спросила Анна. За столом резались в карты, было сильно накурено, накоптила коп- тюшка, под потолком плавал угарный чад. Левка с Порфилкой залезли на полати, Порфилка допытывался подробностей, а брат молчал. Он представлял себе, как девка раскрои­ ла об острый косяк лоб, как обеспамятовала, лежит на соломе, ее об­ нюхивают, лижут овцы. Иман фыркает и трясет над ней рогатой баш­ кой... Так пробежит час, другой, Калиску хватятся дома, побегут искать, найдут, а она уже мертвая. Жалость все-таки пересилила страх перед Иваном Засипатычем. Левка спустился с полатей и. когда отец заворчал: «Чо вы беспе­ речь носитесь?», ответил: «Брюхо чего-то пучиг»... 10 Нигде так не было хорошо и забавно жить, как зимой на Усть-Ямах, Максим все реже теперь вспоминает Пыжино, хотя и туда ему хо­ чется: там у него остались друзья. В Пыжино он бы хотел появиться неожиданно: этак подкатить на санях, пройтись по улике козырем, подвернув уши на шапке, пощеголять ь пимах, в новой черной фуфайке — посмотрели бы на него Манефка, Пантиска, бабка Варвара, дядя Анфим. И дяде Андрону он бы хотел по­ казаться, но дядя Анлрон совсем далеко отсюда, только письма им при­ сылает и к весне обещается в отпуск. И штаны сшили Максиму новые, прослеженные. Мать ругалась eme. что много ушло материалу: вырос Максим. В штанах два кармана, как у больших. Теперь у Максима дяди Андронов подарок всегда при себе — ножик немецкий с зеленой костя­ ной ручкой. На этот ножик уже многие зарились, и взрослые дядьки, продать просили, да разве он кому этот ножик продаст? Да ни за какие дены и' Разбогатели они, Сараевы. И откуда у матери столько всего взя­ лось? Говорит,, что это они с Максимом заработали... Конечно, даром, что ли, мантулят они, покоя не зная? Народу зимой на Усть-Ямах полным-полно, осрбенно утром, когда ле­ сорубы коней запрягать идут. Мгла холодная над тайгой, над сорами. И река и все кругом изъезжено, избито копытами; от полозьев дорога санная, по которой лес возят, блестит, как маслом намазанная. Фыр- каии, разминаются кони, скрипят волокуши, подсанки; от хомутовки ко­ нюха ташут теплые хомуты; воробьи прыгают по* колодам-кормушкам; от свежих конских кругляков пар поднимается. Лесорубы смешались, одеты все одинаково: в стеженые брюки, ватники, на головах шапки с опушенными ушами, шеи вязаными шарфами обмотаны. Все курят, бранятся негромко, и не сразу поймешь, где мужики, где бабы. Вот тетку Катю — где ее узнаешь? Что мужик, что она. И походка, и голос, и лицо — все почти что мужицкое. Не видал бы ее никогда, не сказал бы, что это баба... В бараке, вечером, когда тетка Катя разденется, когда волосы свои черные по спине распустит, заплетаться начнет — тогда видно, что это женшина. И вздыхает она и охает, когда мать ей ворожит. А\ить опять ей ворожит... На Усть-Ямах Максим первый раз в жизни увидел кино. 150