Сибирские огни, 1967, № 1

муравейник. И кусали, и больно было, а он терпел... Егорка закричал как из-под ножа, свалился, поцарапал о сучок руку. Мать сгребла Максима и отстегала прутом. Максим со злости разворошил, с землей сравнял всю муравейнук> кучу. А куча была высокая, возле трухлявого пня. Муравьишки забе­ гали, закопошились и начали стаскивать хвоинки, палочки, маленькие гнилушки — на старом месте строили заново дом. Максим проплакал­ ся, и ему стало грустно: сколько же муравьишкам придется работать, пока они сделают снова такой же большой, высокий дом? А пойдет дождь, будет холодно — муравьям некуда спрятаться. Мальчик вспомнил, как было ему обидно, когда он опрокинул с плиты кастрюлю с супом. Столько готовил, старался и — опрокинул. Сам же свое погубил. А здесь он не строил, не мучился, не мок под дождем, а вот пришел и нарушил чужое... Максим спрыгнул с колоди- ны, на которую забрался после материнской лупцовки, подошел к тому месту, где недавно еще возвышалась муравейная куча, и начал руками сгребать хвою, мусор и муравьев к трухлявому пню. Муравьи заползали к нему под рубашку, на шею, впивались в руки и ноги- они не хотели принимать его помощи. Он отряхивался, сбивал муравьев с ушей, с го­ ловы, но все-таки кучу сгреб... Ночью он плохо спал- ему снилось, что старик Зиновий раздел его, посадил на свою красную корову и отвез и кинул в большую, муравейную кучу... А вчера опять наказанье! Мать угнала свиней, Максима оставила дома: у Егорки на втором году резались зубы, ему нездоровилось. Максим усыпил братишку, а сам побежал на вырубки и натакался там на сморчки: просто страш­ но, сколько их было много. Он снял рубаху, завязал рукава и во­ рот, набил в рубаху сморчков — весь стол сморчками засыпал. Мать сморчки жарила, было вкусно. Максим тоже начал кухарничать: накрошил мелко в кастрюлю, сморчки стушились, и пахло от них вкусно. Егорка не ел: может, потому, что зубы у него резались. Зато Мак­ сим налопался — в горле встали сморчки. И скоро его замутило, голова закружилась. Дед Зиновий споил ему полкринки парного молока от своей красной коровы... Весь день Максима тянуло одной зеленью, а к ночи будто полег­ чало. Сейчас прохладно. И луна — как донце от бочки... Дни идут. Давно поспела черника, смородина красная по берегам осыпается, иван-чай как сдурел: загони в него седока на коне, и не видно будет. Свиньи выкапывают длинные белые корни иван-чая, на­ жираются до отвала. Нажрутся, закопаются в грязь край болота или на берегу Пыжинки и лежат, греют щетинистые бока. От сморчков у Максима все еще брюхо побаливает: зарежет, за­ крутит, упадет он, навалится на коряжину — вроде замрет боль, затих­ нет. Но матери не нравится, когда сын лежит: без Максима ей с таким стадом не совладать. Болеет Максим, а мать и верит и нет. «Лодыря корчишь,— кричит,—от рук отбиваешься?» Злая опять стала, неснос­ ная... Эти свиньи хоть кого доведут. Свиньи — враги Максима, но он с ними мирится, когда стадо ле­ жит в грязи край болота.или на берегу. Стадо спит — можно рыбу ло­ вить, ходить просто так, опустив голову, и смотреть. Максим мирится со своими врагами и тогда, когда время подходит гнать стадо домой. Он идет к своему другу — Ваське-борову. 136