Сибирские огни, 1967, № 1

шавыми, мокрыми боками. И нигде не проглядывала вода— лее и лес сплошняком. — Добра сколько,— охнул Иван Засипатыч, натянув поводья, при­ останавливая коня.— И все война сожрет, не подавится. Сплавшики были на той стороне далековато: Максим различил не­ сколько женщин и подумал, что одна из них — Катерина. «Сказать бы вот ей, что вернулся дядя Андрон, но про Костю ее ничего не слы­ хать». — Бараки видно, вон, на песках... Усть-Ямы. Передых будет. Пылосов приподнялся на стременах, вытянул круглую шею. В бараках не было никого, 'кроме толстой щекастой поварихи, глу­ поватой на вид, чернобровой. Руки у нее были тоже мясистые* как вся она, голые, нащипанные до синяков. Она с грохотом передвигала на ра­ скаленной плите большие котлы, обжигалась, вскрикивала и совала пальцы в толстые красные губы. — Видная ты бабень,— щурко прошелся по ней глазами Иван З а ­ сипатыч, стряхивая с себя фуфайку.— Экие телеса наростила! Слыхал я давно про тебя, а видеть не видел... Это твой мужик тут иодом тра­ вился? Она замотала в ответ головой — здоровой, как крепкий кочан ка­ пусты: — С ума сходил, нечего делать. — Такая, небось, доведет! — подмигнул Пылосов. Раскатистый смех заставил задребезжать окна. Толстая повариха смеялась долго, Максим не мог понять, чему она так смеется, но ему казалось, что смех у нее вырывается изо рта, из ушей, из глаз. «Это та самая, про которую тетка Катерина зимой рассказывала». Повариха дала им кипятку чайник, Иван Засипатыч достал саха­ рок, по кусочку, мягкий пшеничный хлеб, окуней вяленых, разложил все это под навесом на улице. От Ивана Засипатыча пахло потом и дегтем, как от старой соломенной стельки. Деготь у Пылоеова тоже водился, и он обильно просмаливал им обувь так, что деготь стекал на заплот, когда он вывешивал чирки и бахилы подсушиться. Мазал, бывало, дег- тярил и приговаривал: «Деколончиком подсмолить, чтоб комар не ку­ сал». У пыжинцев это всегда вызывало зависть: так обильно дегтярить обувь они не могли, дегтя у них было немного. Есть стали. Мать вынула хлеб черствый, от дяди Андрона, солдат­ ский, картошки вареной, бутылицу молока. Иван Засипатыч протянул Максиму за хвост горбатого окуня. — Да л-ладно,— отворотился мальчик: не желал принимать пыло- совской еды. — Наладил, так сыграй... Лови! Максим вынужден был ловить окуня, который летел ему прямо в лицо, уколол об него палец. — Кусается? — усмехнулся Пылосов, снял кепку, сунул ее между колен, уставился лысиной в небо.— Ешь позубастей, Максим, крепче лё­ та гь будешь: болотом пойдем. — А гопко будет? — спросил мальчик. — Самый раз по уши... — Со ступенек барачного крылечка спрыгнула повариха и, вся сотря­ саясь, в притрусочку побежала к висевшему на углу лемеху: солнце «в обеде стояло». Лемех три раза ухнул тяжелым гулом, перешел в звон и замер во влажноватой теплоте воздуха. Потом повариха вернулась в барак, стала в проеме, почти загородив собой вход, и глядела на них маленькими, спрятанными под черной гущиной бровей, глазами. 15 »