Сибирские огни, 1967, № 1

Сдавал и наган. Из нагана, де — это он сам понимал! — какого ни есть еще гада убьет... Но ее — не снимал. Усталый, походкою шаткой домой он спешил дотемна, при ней оставаясь, при шашке — была она, значит, нужна! Отважный душой и наружно, а глянет — аж взглядом проест, он в эти часы безоружным остаться страшился, боец. Неспросту, контуженный в темя, он шашку-то клал у ноги! В недуге, неслышно как тени, его окружали враги. Враги окружали поселок, где спал он в избе, за рекой. И там — за рекою, спросонок, он к шашке тянулся рукой. Из ножен ее! И — с попоны... Ему, вишь, мерещился бой. И рубится молча, до пота, в бреду не владея собой. С подсечкою бьет и с потягом, и с правой, и с левой руки.., И эдак — в щепу, работяга, изрубит он все косяки... Рассказчик заканчивал: — То-то ж! — И, в трубке вздувая огонь, Конец Есть в детстве у каждого, в раннем, в колодцах сознанья, в глуши, то — первое воспоминанье себя сознававшей души, привычно покряхтывал — сторож, солдат с деревянной ногой. * * * С отцом в этом доме бывая, отбившись от взрослых, один, с опаскою дверь открывая, я в горницу к шашке входил. Рассказов о ней, ни за рубль, наслышался в городе всяк! Я шел... И, не видя зарубин, ощупывал каждый косяк. Но, темным догадкам, и сказкам, и слухам людским вопреки, белели обыденной краской нетронутые косяки. А шашка с отделкою медной, та шашка, что виделась в снах, над пышной кроватью семейной висела, скучая, в ножнах. Темляк был помят и изношен. Под шашкой — ковер и стена... Что правда, то правда — из ножен не раз вырывалась она! Не в горнице этой, а в пойме Аргута, в таежном селе, обложенный бандой, в исподнем рубился хозяин в седле. И страшен — свидетели горы!— был недругам этот металл не в сказке — в походе, который концом Кайгородова3 стал. К ай городова когда, как птенец, поднатужась, ты вдруг скорлупу проломил... И гордость вселяет, и ужас внезапно открывшийся мир.