Сибирские огни, 1966, №12
— Кузин, посмотрим еще раз схемы,— сказал он и прищурился. Из-за кустов быстро вышла Павла, простоволосая, с автоматом, в полуобгоревшей гимнастерке, заправленной в брюки. Стоявший возле Трофимова Кузин кивнул ей, а кто-то из связных спросил, не с пожара ли она. Павла не ответила, не останавливаясь, прошла прямо к Трофи мову, и Трофимов внутренне сжался, увидев ее, потрогал рукой про стреленное, немое плечо. Павла шла к нему, и в сером раннем рассвете хорошо видны были напряженные лица, лес начинал гудеть, опять взры вались, хотя и редко, мины, к ним привыкли, и взрывы воспринимались спокойно, как и гул от ветра. Павла остановилась и сказала связным и командирам: — А ну, мужики, мне надо поговорить с Трофимовым. Подождите там, в сторонке. Она требовательно оглядела всех; Гребов двумя пальцами вынул горький окурок изо рта (Гребов был здоровый, крепкий в свои пятьде сят лет мужчина, в хорошую пору в сто двадцать килограмм; ему хо телось есть больше других, отчего он беспрерывно курил) и недовольно спросил: — А еще чего? Остальные, переглядываясь, ждали; здесь было много командиров и связных других отрядов, и Трофимов, хмурясь, приказал: — Отойдите, ребята, ладно. Опять разорвалась мина, очень близко, метрах в ста. — Почему мы топчемся на месте, не прорываемся? — спросила Па в ла, перекладывая автомат из руки в руку. Трофимов, сразу настраи ваясь враждебно к ней, от ее тона и оттого, что она пришла только сей час и говорит о том, в чем, собственно, ничего не смыслит, молча ждал дальнейших слов, но она молчала. — Мы не прорвемся, убито четыреста двадцать человек,— сказал он, хотя мог ничего не говорить, а послать ее куда подальше. — Это ничего не значит, Трофимов,— ответила она жестко и тихо. Он зло глядел на нее, подыскивая подходящие слова, чтобы понятно убедить ее, а вместе с нею самого себя, что нужно выиграть хотя бы су точную передышку. Никому другому он бы ничего не стал объяснять, но перед ней он не имел такого права, это было трудно, но это было так. — Нельзя отходить,— сказала она, рассматривая его особенно при стально и подробно, точно видя впервые, и ее холодное спокойствие, бесстрастный голос и замазанное копотью лицо (она едва увернулась от струи огнемета) отрезвило и обожгло его, и он тихо, с трудом сдержи ваясь, сказал: — Слушайте, Лопухова, занимайтесь своим делом. Здесь решаю я. Идите, идите на свое место. — С каких пор «выкаешь» со мной, Иваныч? Ты просто перепу гался, Трофимов, с чего так развезло? Он прислонился к стволу осины. Она ударила в самое больное ме сто, так могут только женщины. Он поморщился, отвернулся, потрогал болевшее плечо, губы у него потрескались и пересохли, и он часто их облизывал. П а вл а внутренне жалела его и боялась показать свою жалость. — Мужик ты или баба? Ты знаешь: отойти — всем передохнуть. Он плотнее привалился спиной к осине. Серый туман медленно про ходил, он трудно, с хрипом дышал. — Уходи, Паша, ты мешаешь, задерживаешь меня,— сказал он, вдруг успокаиваясь. А все-таки молодец баба, наплевать ей на всех, пришла и сказала, что думает. Верно, нельзя отказать.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2