Сибирские огни, 1966, №12
щему моменту, но там, в Москве не могут знать истинного положения Трофимова, истинного соотношения сил. Значит, это вопрос месяца, чуть меньше или чуть больше. Вряд ли немиы снимут блокаду здесь, если начнутся большие дела на фронте, действительно, как тогда вы полнить задание — перехватить рокаду и держаться до последнего? — Нужно хотя бы взглянуть, как она там идет, эта рокада,— з а думчиво произнес Трофимов.— Бросок в сто верст мы всегда можем сде лать. А из этой западни мы ничего не сделаем. Это ясно. Почивая,— недовольно повысил голос Трофимов,— ну чего ты вертишься около? Подходи, что у тебя? Почиван взял под козырек; перебивая его, Трофимов недовольно1 добавил: — Бриться надо, Почиван, бриться. Каждый день бриться, пони маешь? Не опускаться, если желудок пуст, понимаете? — Слушаюсь! — Почиван растерянно вытянулся; Батурин еле сдер жал улыбку — попало человеку ни за что, ни про что. Почиван сердил ся, только огрызнуться не решался. — Товарищ полковник! — сказал Почиван.— Я уже докладывал вам: муки осталось на четыре выпечки. Все. — Каких четыре выпечки? — думая о проклятой рокаде, Трофимов не сразу понял, о чем говорил Почиван. Пытаясь переключиться на дру гое, он непонимающе уставился на Почивана. — Говоришь, на четыре выпечки? Ладно, не будем больше печь хлеб,— сказал он.— Муку только на болтушку. Вот так, Почиван, в сча стливую минуту я тебя увидел. Что там еще? — спросил Трофимов, д а вая понять, что вопрос о хлебе решен и обсуждению не подлежит, а сам подсчитывал в уме, сколько можно еще будет протянуть на бол тушке, и выходило, что много дольше, чем на хлебе, дней на десять- двенадцать дольше, да еще будет ощущение сытости, не такое, как от ста пятидесяти граммов водянистого хлеба. Трофимов жалел, что не успел распорядиться насчет болтушки раньше. — Пекарь, Сидоров Иван, украл и съел буханку хлеба,— помяв шись, сказал Почиван.— Три килограмма шестьсот граммов. Не знаю, что делать, товарищ полковник. Сейчас лежит, стонет. — Почиван, я тебя не узнаю,— с раздражением сказал Трофи мов.—-Что можно в нашем положении делать? Конечно, скверно, но лучше не предавать гласности. Натихую с ним поговори. Постыди, ска жи, что дети голодные сидят, скажи, чтобы не делал больше так, от числи в роту куда-нибудь. А гласности не надо, не то время. Никому не говори. Почиван все повторял: «Понятно... товарищ полковник... понятно...» И Трофимов подумал, что Глушову Почиван об этом случае все-таки скажет, но промолчал. Почиван и Батурин ушли, и Трофимов остался один. Он свернул в. сторону и ушел от землянок, где не было людей. Один раз ему навстре чу шагнул часовой, но, узнав, отступил, исчез в зелени, и Трофимов пошел дальше. Попадались пни, старые и свежие, он пошел еще даль ше, отыскивая место, где был бы чистый, нетронутый лес. Он слишком медленно соображает, а времени нет, времени ни одной свободной ми нуты, а он тут расхаживает. Он присел на корточки, рассматривая яркий пышный мох под но гами. Он знал, таким мхом утепляют избы, кладут его в пазы между бревнами. Трофимов сгреб в кулак упругий легкий ком, приподнял его: внизу была серовато-влажная, песчаная лесная земля, и Трофимов осторожно опустил мох на место.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2