Сибирские огни, 1966, №12

стративным округом и военным комендантом города Ржанска, да при­ нес перед этим два месяца госпиталя и три недели отпуска, три недели спокойной семейной жизни. Правда, шел сорок первый, теперь, при том же ранении, его бы вернули в строй самое большое за месяц. Перед Зольдингом сидел худой, жалкий человек. Д ва года назад этот человек бежал от него, хотя не знал тогда Зольдинга, и сейчас не знал о том, что это Зольдинг руководил операцией по уничтожению жителей Филипповки (в этом он ошибался), и от того, что Скворцов оказался в чем-то связан с ним в прошлом, у Зольдинга появилось чув­ ство какой-то болезненной заинтересованности; это, конечно, был своего рода фатализм, и Зольдинг обежал зарешеченную комнату ожившими глазами. Он стал быстро подсчитывать, сколько потребуется времени — два дня, три, чтобы пройти в глубину лесов, к партизанским стоянкам по пути, указанному пленным, и вернуться назад. Как раз в это время открылась дверь и Зольдинг увидел сияющее лицо Ланса; и сразу по­ нял, в чем дело: в руке у Ланса белела бумага. Зольдинг подумал о банкете, придется выслушивать тосты, отвечать на поздравления и самому благодарить. Он жестом показал, что здесь не место, и, опережая Ланса, быстро вышел. Пленный прижался к спинке кровати и зажмурил глаза, защи ­ щаясь руками. Потом он закричал. Уже с самого начала разговора с Зольдингом Скворцов с трудом мог отвечать ему. Порою он совсем не видел Зольдинга, перед глазами чернело одно расплывшееся пятно, и в ушах стоял звон, он сам чувство­ вал, какие у него горячие руки. Он приказал себе держаться — от этого разговора зависело все. Он старался глядеть на Зольдинга, и как толь­ ко тот исчез, он все время ждал, что снова откроется дверь, и не давал себе распускаться. Он ждал этого и все-таки, увидев перед собой Фран­ ца Кригера, закричал... 8 Он, Скворцов, умер, это конец, ничего больше, вот какая она смерть — ни боли, ни радости, кругом — ничто, пустота. Странно, он все еще чувствовал на себе чьи-то пальцы, они ощупывают его, прикасают­ ся ко лбу, к рукам, вот они на лице; это смерть, это уже последний вздох, на него навалили свинцовую плиту, и она, сдавливая, опускается все ниже. Опять кто-то недовольно бормочет. Это сна — смерть, она пришла, и все, и конец. Задержать этот воздух вот, вот, вот, последний... Дверь открывается, и входит врач, пожилой, седой немец, с широ­ ким выпуклым лбом, он недовольно качает головой,— черт знает что,— бормочет врач, взглядом приказывая сестре подать то одно, то другое. «Черт знает что, мясники, грубее работы нельзя придумать»,— себе под нос неразборчиво бормочет он, ему не повезло, его друг Август Герге- лянц давно известен в научном мире Рейха, а он, Оттерест, застрял в этой дыре и превратился в коновала. Избивать и поднимать на ноги. Абсурд, идиотизм, бессмыслица. Медицина превратилась в свою проти­ воположность, воскрешать, чтобы пытать, лечить, чтобы убивать, и так без просвета, замкнутый круг, он тупеет, он теряет профессиона­ лизм — нет, он совсем не хочет попасть в гестапо или на передо­ вую, сейчас и стены слышат, и, чтобы заглушить свои непозволи