Сибирские огни, 1966, №12

Наговорили мне всяких приятностей, конечно, а я даже не мог ответить им тем же, так как, к величайшему своему позору, ни у кого из них ни одной строчки не прочел, хотя они все пишут и пишут. Не думай, мое сокровище, что я зазнался: и мне грош цена, но, если я сбавлю и еще себе цену, все-таки я им этим ничего не смогу ни прибавить, ни помочь. Но все они добрые, хорошие, гостеприимные люди: у них нет молодости и таланта, и понят­ но, что им ничего не остается делать, как только брюзжать на весь мир, и Кривенко называет их (главным'] обр[азом] Семевских) уксусным гнездом. Наш журнал теперь превращается в настоящий Олимп. Громовержец Юпитер ^окончательно засел и утвердился. Александр] Ив[анович] и тот маленький такой стал. Морской волк Станюкович изгнан, или сам добровольно ушел, и живет за чертой в своей лачуге под Олимпом. И странная вещь. «Сердце красавицы...» Меня опять тянет в берлогу этого контрабандиста, где за горячим стаканом чаю ве­ дется не всегда цензурный, не всегда последовательный, но всегда от чистого сердца разговор. Да, типичен он, этот Константин] Михайлович],— за состояние души не отве­ чает в данный момент, но содержание ее — всегда открытая книга. Для дела даже и очень не удобен, но для беседы его свежая приправа для моего желудка лучше, чем все эти деликатесы даже и тонкой ресторанной кухни. Впрочем, все это дело вку­ са,— кому нравится домашний стол, кому ресторан, и я очень рад, что наш ресторан- ж урнал— обзавелся таким патентованным поваром, как Н. К. Михайловский. Отныне мое сердце спокойно за наш журнал, как за сына-карьериста. судьба которого выясни­ лась и обеспечена, но, как известно, любовь в этих случаях замыкается в строго холодные рамки и больше понимается умом, чем сердцем. Сердце же тянется роди­ тельское к блудному сыну, потому что сердцу надо жить, а жизнь сердца в моло­ дости— женщины, а в мои годы — впечатления минуты: этих минут нет в сыне- журнале,— вечность пройдет, а он все будет тот же. Буду без конца рад, если ошибусь, но думается мне, что приступаем мы со всем усердием и жаром к заготовке во веки веков неразрушающихся мумий. Утешение здесь одно: хорошая мумия лучше все-таки разложившегося трупа в лице кн[язя] Ме­ щерского8, открыто заявившего, что конечная цель— восстановление крепостничества. При этом текст из Евангелия в статье, а вечером оргия с молодыми людьми и страст­ ные лобзанья с ними же... Ну, и атмосфера же! Мещ[ерский] теперь пользуется гро­ мадным влиянием. Были бы свободные деньги — уехать бы нам с тобой за границу и заняться где- нибудь там, в уголку, под вечным небом юга разведением каких-нибудь плантаций. Живи, думай, чувствуй, дыши во всю грудь и славь своего бога на земле, а не в про­ кислой тухлятине на этом сером и скучном фоне. Кончаю письмо и спять за свою записку. Да хранит тебя и деток господь. Твой верный Ника. Крепко тебя целую, мое сокровище, и еще бесконечно люблю. Счастье мое дорогое! Еще несколько слов сегодня утром приписываю. Вчера вечером у Зины А лек­ сандр] Ив[анович] читал мой «Кар[андаш]». Прелестно читал. Были все наши до 2 ча­ сов ночи. Всем очень понравилось. Был Дм. Гер9 с женой. Мы вчера встретились с ним неожиданно у Ник[олая] Константиновича]: Можешь представить себе его удив­ ленье,— мы расстались, что я консерват[ор] и вдруг у Ник[олая] Константиновича]. Его жена — простое, очень чистое, симпатичное и некрасивое создание. Мой «К аран ­ даш]», чтоб не раздражать цензуры, мы решили взягь и отправить в «Рус[скую] мысль»,— может быть она решится в безц[ензурном] изд[ании] выпустить. Если ре­ шится, то для нас и лучше, пожалуй. Записка у меня выходит по дороге очень хоро­ шая. Я теперь с наслаждением занимаюсь своим инженерством. Крепко тебя це