Сибирские огни, 1966, №12

Знаю одно, что все уладится и будет хорошо. Мой «Кар[андашом] с нат[уры]»8 идет в ноябре. Крепко тебя целую, мое счастье. Твой весь Ника. Будь бодра. Деток целую. Отдельное издан[ие]9 к 10 ноября. 8 [Конец октября, 1892, СПб] Счастье, милая моя Надя! Получил твое деловое письмо и постараюсь тебе ответить на него все, что могу. Если оно тебя не удовлетворит, я не виноват, мое счастье, что будущее не прозрач­ но, иначе я бы совершенно точно все сказал. То, что мной достигнуто со времени вы­ езда из дому, больше, чем я, совершенно подавленный, тогда мог ожидать. Уплочен Юшков1, вызваны и оплочены изыскания, обеспечен платеж по векселям в «Рус[ском] бог[атстве>,— все это уже почти 5 т[ысяч] р[ублей]. У меня их ни копейки не было, мое счастье, и, если бы я их не раздобыл, я не знаю, что бы мы делали. Теперь это кончено. Новое, или лучше следующее, Самара, ты, дети. В Петербурге все, все, все исчерпано. Надо опять ехать в туманную даль куда-то, рвать, искать: это ужасно. Я не могу говорить «плохо», мне кажется пусть нажмет на меня какой угодно прес[с] — я буду чувствовать, что меня распирает, но, пока смогу говорить, я буду бормотать: «все хорошо», и это мое большое иногда несчастье. Я не умею говорить истину про свои дела и если говорю, то так, что через минуту все забывается, и все думают, что опять дела в колее. Так идет, и мое самое величайшее счастье мочь ска­ зать близким, дорогим моим людям: все идет хорошо. Но нет, моя милая, дорогая, не хорошо в том смысле, что этот год не наш. Ах, как без конца тяжело не иметь возможности на крыльях вас перенести сюда. Д а хоть бы и на крыльях, что же бы мы тут делали? О, боже мой, Надя, мое счастье, неужели, если б была у меня какая-нибудь фи­ зическая возможность быть с тобой, с детьми,— я не был бы? Так у меня все болит там внутри, давит это все, что я, право, уж так как-то подавлен. Не знаю, за что браться: то ты, то Самара, проекты, литература, надо ехать за деньгами, должен 10 до­ мой поспеть, а проект, а куда ехать, а как успеть и поехать, и проекты, и в Самаре все сделать, и приехать 10 домой победителем с коробом радостных вестей. А если месяц, другой без них, если я не могу, ценой жизни и то не могу, их достать, если все напря­ жение исчерпано, если бей-не бей, я только буду, как кляча с непосильным возом, стоять да вздрагивать, да чувствовать эти удары, что ж я тут могу, когда тебе не дает жить мысль что вот ты не можешь узнать теперь же, что и как, а у меня одна мысль: дайте, дайте отдых нервам, не напрягайте бесполезно, дайте возможность покоя, отдыха в своей семье и в деревне, тогда больше счастья, чем здесь, в этом Петербурге, где деньги, деньги и деньги, а их нет. Взялся тебе писать деловое письмо и совсем рас­ кис. Ах, милая моя, бывают бури, когда и столетние дубы тяжело поскрипывают. Легкий, самый легкий натиск твой — бесконечный ураган для готового все, все и жизнь тебе отдать. Я почувствовал этот натиск, чувствую все законное право по человечеству на него и от сознания, что все-таки ничего не могу, ах, как скучно и тоскливо, моя ра­ дость. Нет, милая моя, дорогая Надюрка, поверь, что если б мог что-нибудь написать определенное,— я написал бы. Если Юшков даст,— это твои деньги: копейки из них мне не дай: все для тебя и детей. Приезжай в Петербург, устраивайся и живи. Не даст: неоткуда пока взять. Ведь еще 6 т[ысяч] р[ублей] в Самаре, а в этом году никто не хочет ждать, и все требуют платы. И заплатим, бог даст,— не заплатим — не повесят, но ка ура выписать семью без