Сибирские огни, 1966, №11

стриженую макушку, и запели бы они вдвоем какую-нибудь военную песню. Вот эту хоть: «Наши д е д ы— бравые победы, вот кто наши деды!» А потом шепнул бы ему дед скрадком на ухо некое курино-петушиное слово, и не стал бы Савостька носить в своем дневнике ни «яровых», ни «озимых». А что? Старики, они много всякого разного волшебства з н а ­ ют. Д а опять — та же беда. Нет деда у Савостьки. Только тополь... Летней порой взберется Савостька проворным соболькой под его лепетливую крышу, где ярко-зелено буйствует густой непроглядный лист, и затаится там . Укромна и обжита н адежн ая ра звилка суков. Е ж е ­ ли обидели к р е п к о— горстку терпких слезинок на зеленую тополиную грудь прольет. Словно бы деду на гимнастерку. Не обижен — выдумы­ вать, сочинять чего-нибудь примется. По тихой погоде рискнет иной раз на самую высь, на самую гибкую тополиную вершинку вскарабкаться . Не видать ли с нее Кенигсберга? Перелески да пашни, стога да стада, недальние соседние деревень­ ки, затемненная сизая крепь лесов, а дальше, до самой ок а емочки— ширь да простор, песенные журавлиные угодья. Не видать Кенигсберга. Спустится Савостька до заветной суковой развилины, обовьет ствол худенькими исцарапанными руками и опять надолго-надолго з а ­ тихнет. И слышит он, как от самых корней до вершины пронизывает то­ полиную сердцевину неумолчный печальный гул. «Соки ходят,— догадывается Савостька.— А может, не соки. Может, плачет, тоскует по-свсему? Ведь они с дедушкой как братья-близнецы росли. Перед фронтом, сказывают, обнял его старый Савостьян. В пись­ мах упоминал...» Еще крепче прижимаются Савостькины ребрышки к тусклой прозе­ лени ствола. Высокй тополя по Сибири растут. Через горы им видно, через долы им слышно. Тыщу дней и ночей да еще сотни дней и ночей неотступно глядели они на кровавый закат , где нещадно и смертно сражали сь си­ бирские грозные роты... Не видать Кенигсберга. «Дом твой, дедушка, мама на снос продала. Иструхлявел снизу. Двор теперь весь репьем да крапивой зарос. Ж у р а в л ь у колодца сло­ мался. А у меня все двойки, все двойки. Всякому поддаюсь, за вихор щиплют: Горошек, дай горошку... А еще девкиным сыном зовут. Потому что не отец у меня, а отчим. Я-то виноват разве? А еще, а еще...» Все свои обиды-горести поведает дедову тополю Савостька. В синих гла зах дальняя, вроде бы и не ребячья, думка. Д аж е любопытной, ря ­ дом присевшей пичужки не замечают они. Вот з ад р ож а ли вдруг, сломались губы, и гасит тополиный шелест горестный их шепот-закли­ нание: — Д е д а мой, дедушка! Почему не дожд ал с я меня? Вместе бы сме­ ртью храбрых... Одн ажды по сумерочкам пригорюнился он вот так же, обнявши то­ поль, и не заметил, как подкралась к деревне гроза. Гулко и неожиданно рявкнул упругий вольный гром. Поначалу от каждой молнии сжимался Савостька в обреченный дрожащий комочек, а когда притерпелся — д а ­ же интересно стало. Д аж е храбро и весело сделалось. И привиделась ему тут кенигсбергская битва. Стенами вражеской крепости стал высве­ ченный молниями «Деньгин лес». Басовитые грома — дальнобойными пушками. Молодые, суматошливые, дробные громочки — минометами, пулеметами, автоматами . А молнии — «катюшами». Теперь, стоило толь­ ко закрыть глаза, и — вот он! Вот он! Савостыкин дедушка. К)