Сибирские огни, 1966, №11
ли, против партизанов немец их послал. Двое ко мне забегали, черные, молодые. Один, востроносый, Людку мою увидел, голову поднял ей так рукой (Феня на себе пока з ала ), поднял и держит, языком щелкает, мол, хороша, девочка, ах, хороша. А мне хоть обмирай, девке-то скоро тринадцать, ноги длинные. Ах, сатана рогатая, поднесла тебя, ирода, думаю, глаза бы тебе повылазили, вылупился. Пан, говорю, пан, у ме ня сало, говорю, есть, во, хочешь? И показываю ему, с подзагнетки достала и показываю. А он головой машет, не хочет. Присел на корточки и закудахтал курицей, показывает пальцем, как яйца у него сзаду вро де падают в гнездо. Яйца, мол, давай, сала не надо. Д а где же я тебе, ирод, возьму яиц, говорю, ваш брат раньше всех курей пожрал. Гово рю, а сама Людку потихоньку во двор выпроваживаю. «Иди, шепчу ей, иди, зара за, в сарай наверх залезь да сиди». А сама все этому мадьярцу сало сую. «Бери, говорю, солдатик, бери, ешь. Спереди тебе, говорю, пузатеть от моего сала, а сзади горбатеть». Веру с холода все пробирала знобливая дрожь; стена избы насты ла, но оторваться от нее трудно. — Ты бы на печь залезла,— предложила Феня.— Погрейся, полезь, сразу-то надо было. А я тебе туда и поесть подам. Дай я тебе там де- рюжинку подкину. Гришка, эй, Гришка, подай сюда подушку. И Вера в каком-то сладком полусне залезла на печь, и, вся дрожа, прижалась плашмя животом, грудью, щекой к горячим кирпичам, л е ж а л а , и даже во сне чувствовала, как жадно вбирает тело сухое тепло, и слушала, как ходит ветер в трубе и за бревнами стен; она быстро и незаметно уснула. Проснулась она на другой день утром, под головой у нее была подушка, и л ежал а она не на печи, а на лежанке. Она Еыспалась, и те ло отдохнуло. Феня шикала на сынишку, заставляла сидеть тихо и гля деть в окошко; Вера улыбнулась и вздохнула, счастливая. Утро только начиналось, она вспомнила Рогова, нахмурилась. — Встала, что ли? — услышала она голос Фени.— А я тебя с печки вниз спустила, а то, думаю, запарится. — Спасибо, Феня. Никогда так сладко не спала. — И слава богу. Скоро завтракать будем. А у меня ночка хуже нельзя. То мужик снился, да чудно так, голый прямо весь, стыд один. Лезет на меня, глазами уставился, ты мне, говорит, детей, Феонушка, сбереги, чтоб дети целы были. А я крещусь, крещусь, от него отодви гаюсь. Проснулась, все-то на мне задеревенело. И руки, и ноги оты маются. Л ежу и вспоминаю, как в первую осень, перед самым немцем, картошку в поле копала, дай, думаю, хоть картошки на зиму запасу. Война войной, а есть надо. Людка с Гришкой тут же, Людка помогает, а малый под руки лезет. Не толчись ты, говорю, а тут оно и загудело. З а д р а л а голову, а в небе самолеты гудут. И как прямо что на нас в а лится. Подгребла я их обеих под руки, раскрылестилась, ну, думаю, пущай всех вместе бьет. Они тогда дорогу рядом бомбили, войско по ней наше в отход шло. Феня, рассказывая, не переставала хлопотать у печки, неторопливо собирала на стол, отбирала тарелки, и Вера, затихнув, вслушивалась в ее негромкую ласковую речь, все никак не решалась встать и двинуться с места, т ак ей было хорошо и безопасно, и никуда не хотелось идти. Вторую половину декабря были сильные, злые метели, и первую не делю января дули сильные ветра и непрерывно шел снег; сколько аэро дром ни очищали и не утаптывали, самолета принять было нельзя. От
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2