Сибирские огни, 1966, №11

вытер мокрый лоб, вокруг головы у него на морозе сразу заклубился яарок. В это время из сеней из-за спины Трофимова показалась м а ­ ленькая , с дергающейся головой старушка, мать убитой. Вот уже не­ сколько часов ее не могли оторвать от дочери; в избу входили и уходи­ ли люди, а она все сидела, откинув толстую клетчатую шаль на плечи, в короткой свитке из грубого домашнего сукна, с незрячими остановив­ шимися глазами и маленькой трясущейся седой головой, с тщательно зачесанными за уши волосами. Трофимов посторонился, старушку вели под обе руки, и она по­ слушно, как ребенок, ступала негнущимися ногами в маленьких стоп­ танных валенках, и голова ее все сильнее тряслась и клонилась набок. Трофимов, морщась, как от боли, приказал часовому: — Найди Воропаева. Пусть придет, вон к соседней избе... С Воро­ паевым,— сказал он Глушову,— нас трое членов трибунала. Надо кон­ чать. Часовой почти бегом побежал, обрадованный возможностью не ви­ деть старуху с трясущейся седой головой. Трофимов с Глушовым, не Обменявшись больше ни одним словом, прошли в соседнюю избу, нелов­ ко нагибаясь в низких дверях. Средних лет женщина, сидевшая на лавке, сложив темные, большие руки под грудью, не ответила на их «Здравствуйте, хозяйка»; партизан, карауливший Соловьева, поднялся с лавки навстречу. — Дрыхнет,-— показал он на угол, где прямо на полу, запрокинув голову и полуоткрыв рот, спал Соловьев.— Напился, скотина, кума его напоила. Трофимов и Глушов сели к столу не раздеваясь, не сня-в шапок; Трофимов приказал разбудить Соловьева, и часовой ничего не мог сделать: тряс спящего за плечи, переворачивал с боку на бок, и ни у Глушова, ни Трофимова, ни у часового не было жалости перед тем, что Соловьев проснется к своему концу и только ради него. И часовой думал так же; как только его поставили караулить Соловьева и он узнал причину, он сразу подумал, «угробил себя мужик», и глядел на него, уже как на обреченного, и когда Соловьев после ареста стал шу­ меть и грозиться, часовой его не успокаивал, как обычно успокаивают всякого пьяного, а просто вышел и закрыл на задвижку дверь. Уже с первого взгляда на Трофимова он утвердился в своей перво­ начальной мысли, в необходимости смерти Солозьева, и когда, наконец, Соловьева растолкали и пришел пулеметчик Воропаев, седой, остроно­ сый, с беспокойными руками, железнодорожный мастер по мирной про­ фессии, то, собственно, все уже было решено. Соловьев спросонья судорожно зевал в кулак и, тревожно обегая глазами лица собравшихся, силился угадать приговор, никто не смот­ рел на него, и, поймав, наконец, взгляд Воропаева, своего приятеля, он затих и опустил голову. — И мы знаем, и ты знаешь,— глухо сказал Трофимов,— за это нет прощения. Тут и твоя смерть мало что изгладит. Ты нанес непоправи­ мый вред, больше чем немецкий полк. Я хочу знать к а к ты мог? Ну, как? З а все время, пока его судили и потом объявили решение, Соловь­ ев не произнес ни слова. Его расстреляли перед строем, на площади перед волостной упр а ­ вой, и он остался лежать на вытоптанном снегу — эта последняя жесто­ кость приказания Трофимова была воспринята как излишняя, но ког­ да ему сказали, он не оглянулся. Это не жестокость, необходимость,— коротко бросил он на хо