Сибирские огни, 1966, №10

да и много бандиты дел в округе натворили, кровь лили. Кажется, Алешка Дичок его звали. Молодой зверь, а хитер, батальон солдат при­ сылали леса прочесывать, хоть бы хны тебе — отсиделся где-то, прита­ ился, умолк. А потом, через полгода уже, Заречный и налетел, совсем по другому делу ехал. Одна вдова, злая по бабьему счету на Алешку Дичка, кивнула вроде бы на избу. Ну, Заречный, как был один,— и ту­ да. Остолбенел, говорят, хотя кто это видел? Алешка Дичок в обнимку с невестой его прежней, Заречного невестой, самогон пьют. «Ах ты, су­ ка, говорит Заречный, а сам браунингом играет, желваки перекаты­ вает. Вот, когда я тебя достал. Выходи, гад». А тот, Алешка Дичок, схватил невесту Заречного, прикрылся ею и скалит зубы. «Ну, стре­ ляй, говорит,— давай». А Заречный просит: «Отойди, мол, Нюра», Та усмехнулась, на колени бах! «Отпусти нас, говорит, Семен, любила я тебя, теперь его люблю. Брюхата я от него, отпусти нас ради прежне­ го, век за тебя богу буду молиться». Дичок Алешка зубы скалит: «Ну, Сема, ладно, баба ведь просит, родня мы теперь с тобой. Что тебе? Не видел ничего, и все. Ошибка, мол, зачем заходил». Дрогнула у парня душа, не совладел с собою. Сразу двоих и уло­ жил. Вернулся в город, документы, оружие на стол. «Судите, говорит, не коммунист я — зверь. Беременную убил». Глушов встал и, разминаясь, ступил туда-обратно; недовольный теснотой, поморщившись, сел опять. — Чем же все кончилось? — В тридцать седьмом второй срыв у него был, у Заречного. Суди­ ли. Говорят, расстреляли, приговор утвердили в Москве, что-то серьез­ ное очень вышло. Вйдишь, вот, а в народе-то память жива. Так и слыш­ но — Семен Заречный? — Говорят так. Только, мол, имя другое принял — Трсфим. — Интересную вы историю рассказали, Михаил Савельевич. — Дела,— сказал Трофимов, задумываясь. Глушов подошел, за* смеялся: — Хорошо. Мирская молва зря не зашумит. — Не очень-то приятно щеголять в чужой шкуре,— усмехнулся и Трофимов, подходя к окну и пытаясь увидеть через запотевшее с поте­ ками стекло старую березу у землянки: он всегда глядел на нее из окна, привык незаметно, и старая береза стала чем-то своим, необходимым и успокаивающим. — Ничего,— опять деланно, бодро и чуть запоздало сказал Глу­ шов.— Когда народ прикажет быть героем, помнишь... как это дальше? — У нас героем становится любой,— весело отозвался Батурин, тщательно протиравший бритву и с любопытством следивший за разго­ ворившимся ГлушоЕЫм. «А ведь он глуп. Ей-богу, он глуп, наш дорогой Михаил Савельевич, хотя, впрочем, в его словах есть зернышко. И он, конечно, не глуп. Просто, он тебе не нравится. Бывает так, увидишь че­ ловека впервые, и он уже не нравится. Кажется, одна причина: он везде старается поспеть. И болезненно не переносит, чтобы его обходили, а за это его не любят другие, нашего...» Батурин поймал себя на мысли, что думает о Глушове всегда вот так: «наш дорогой...», и попытался понять, откуда ирония к незнакомо­ му почти человеку, уже немолодому, и не мог этого понять в себе и объ­ яснить, и даже то, что Глушов говорил о героизме в общем-то правиль­ ные вещи, раздражало и задевало его. Глушов, чувствуя на себе взгляд блестящих, внимательных глаз Батурина, заворочался, усаживаясь удобнее и всем своим видом пока*