Сибирские огни, 1966, №10

торого давно выветрился дух скотины (съели немцы), развернула сноп чистой соломы, поставила на него деревянное большое корыто (еще мужик долбил, на все руки был мастер) и сказала: — На, вот, ополоснись. Тут вон я тебе и обмылочек нашла. Ополос­ нись, ополоснись, а то от тебя дух тяжелый несет. Павла стояла, ничего не говоря, и не шевелилась; сквозь щели в стене на нее полосами ложилось густое солнце, и острая жалость коль­ нула хозяйку в самое сердце. И до чего же война может человека до­ вести... Или она дурочка какая? И хозяйка сама сняла с Павлы остатки платья, поставила ее на солому и, глядя на иссохшие груди и на тело в струпьях и в грязи, тихонько заплакала и стала ее мыть, оттирая грязь тугим пуком соломы; она вымыла ей голову, но волосы расчесать ничем не могла, она драла их деревянной гребенкой, смачивала холодной во­ дой и постным маслом, которое сама нажарила из конопли, и все поче­ му-то думала о стерве-старосте, что все к ней подкатывался и что у него совсем совести не осталось перед ее мужиком: а если Иван ее жив- здоров вернется? 18 Хозяйку звали Феней; баба здоровая и сильная, Феня тянула свою лямку, вперед других не совалась, и Павла жила у нее месяца три до самых холодов, и никто ее не трогал, Феня выдала ее за свою род­ ственницу по отцу, из далекого села Камышовки, и Павла, немного придя в себя, стала помогать Фене пи хозяйству; они носили с поля полусгнившие снопы пшеницы, оставшейся неубранной, сушили их на печи и вымолачивали в сарае пральниками потемневшее зерно; запаса­ ли дрова на зиму и носили их вязками на себе из ближних лугов, поросших мелким дубняком и орешником, потом на старой колоде ру­ били их, связывали кручонками из соломы и складывали в одно место. Когда было еще тепло, Павла помогла Фене подмазать кое-где оббив* шуюся хату, помогла выкопать и убрать все с огорода; говорили, что с весны немцы раздадут всю землю по душам, как это было еще до колхозов, раздадут и только назначат налог. Павла постепенно оттаива­ ла, и Феня к ней потихоньку привыкла, и дети привыкли, только Феня долгое время боялась оставлять Павлу с детьми, и особенно с мальчи­ ком; по ночам Феня слышала, как Павла плачет, и тогда она подходила к ней и трясла за плечо: — Ты хоть расскажи, оно легче станет. Ты дура-баба, поверь мне,—• просила она.— Ну расскажи, не держи в себе. Павла умолкала и лежала молча, глядя в темный потолок, а Феня, подождав, начинала рассказывать о своей жизни, и все больше, как она полюбилась со своим Иваном и какая у них была богатая свадьба, и каким он, ее Иван, оказался хорошим мужиком. И еще она любила рассказывать о своем младшем брате — Василии Петровиче (она назы­ вала его только так, по имени-отчеству, потому что см выбился в зав­ маги и жил в большом городе), о-том, как перед самой войной она в мае успела съездить к нему на свадьбу, и как они там хорошо погуляли, и какую брат выбрал себе умную да ладную бабу. Павла слушала и успокаивалась. И вообще, она становилась все спокойнее и спокойнее, и только все никак не могла она привыкнуть к сынишке Фени и, видя его, как-то вся начинала дергаться, и лицо темнело, и Феня это знала и втайне боялась за сына; Павла ведь ничего о себе не рассказывает; Феня не понимала, что она просто не может рассказать, потому что тог­ да прошлое вернулось бы к ней, и она боялась этого больше всего. Пер