Сибирские огни, 1966, №10
хоть в чем-нибудь упрека со стороны, и ей часто казалось, что только из- за этого страха он держит себя так строго, в такой железной узде. И оттого несчастен и одинок. Так казалось Вере, и она жалела отца за его одиночество, за отсутствие у него другой радости, кроме работы. Еще в мирной жизни Вере становилось стыдно, когда она, нарядная и ожив ленная, вбегала по вечерам к нему в кабинет с одиноким светом настоль ной лампы, плавающим в табачном дыму, горой окурков на столе и остывшим чаем, крепким до черноты (отец старался ничем не затруднять ее и все для себя делал сам) и встречала его прямой отчужденный, по нимающей взгляд. Она знала, он не осуждает ее, но Вере все равно бы ло неловко под его взглядом, и она злилась,— казалось, он живет таким» аскетом затем только, чтобы показать ей, как нужно жить. А ей не нуж на такая жертва, потом, правда, злость проходила, просто отец — такой человек, и тут ничего не поделаешь. И все равно в чем-то он все-таки подавлял ее, заставлял тянуться за собой, не будь отец таким, она жила бы иначе, в чем-то совсем по-другому. «О чем это она, да, о чем она сейчас думала?»— спросила себя Ве ра, она сидела все у того же лесного ручья, спокойно и неторопливо журчала вода. Вера не повернула головы, когда услышала за спиной чей-то не громкий голос— немного развязный,— она могла бы поклясться, что это чужой. Она ждала, т о т , чужой, тоже, очевидно, стоял и ждал. Он ей сразу не понравился, и хотя она его еще не видела, она уже испытывала ненависть к нему за то, что ей сейчас приходилось бояться и ждать, мо жет быть, выстрела в спину. — Девушка! — услышала она опять, и в чужом голосе прозвучала насмешка — и Вера возненавидела еще больше неизвестного за эту хоро шо замаскированную насмешку в голосе, словно он заранее все знал о ней и заранее не находил в ней ничего интересного. Вера повернула голову и отступила. В пяти-четырех шагах от нее, привалившись спиной к темному стволу старой ольхи, стоял большой мужчина. Одного взгля да было достаточно, чтобы увидеть, как человек измучен, и все-таки он производил впечатление физически очень сильного человека. Помедлив, Вера неуверенно шагнула навстречу. — Мы пятый день ничего не ели,— сказал человек у ольхи, отко выривая клочья старой коры от ствола.— Мы заблудились. — Почему «мы»? — спросила Вера, и человек указал в сторону, где сидели еще двое, один точно такой же полуголый, в штанах, изор ванных в клочья, с грязной, умело сделанной повязкой наискосок через грудь, на повязке проступила и засохла кровь, второй помоложе, совсем подросток, белобрысый и вихрастый, смотрел с любопытством, и Вере показалось — даже с восхищением. — Из автомата его зацепило,— пояснил человек у ольхи, просле див за взглядом девушки.— Навылет, ребро задело. А крови вытекло — ослаб, видите. — Вижу,— сказала Вера.— Вижу, не слепая. — Хороший парень, учитель из Филипповки. А это Юрка, Юрка Петлин, в лесу к нам приблудился, тоже из Филипповки, земляк Володь кин, воевать тут собрался в одиночку. Как немцы вошли в Филипповку, так он и оторвался в лес, а мы, дураки, ждали, чего, спрашивается, жда ли? Чего? Ну и дождались, чуть в яму не угодили, из-под расстрела ушли. Все село расстреляли, сволочи, и детей и стариков А Юрка, баш ка, малый сообразительный, как немцем запахло, так и утёк. — Филипповка, это, кажется, Хомутовский район? — неуверенно
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2