Сибирские огни, 1966, №10

и Их было пятеро — больной секретарь Ржанского райкома партии Глушов Михаил Савельевич с девятнадцатилетней дочерью Верой и еще трое районных активистов. Начальник милиции Почиван Василий Федорович, радист без рации, присланный из области еще до прихода немцев, паренек двадцати двух лет, с фамилией Соколкин, по имени Эдик, и еще один — татарин Камил Сигильдиев, нервный, нетерпеливый и вспыльчивый человек. Он не находил себе места, он не знал, удалось ли его семье выбраться, и все ему сочувствовали. Он отправил семью только накануне прихода немцев — красавицу жену и маленькую дочь, и он ни с кем не хотел об этом говорить. Ему предложили остаться, и он остался, но он знал, что, если бы он уехал с семьей, ему было бы в десять раз лучше, потому что он не мучился бы тогда неизвестностью. У него была копна рыжих волос; маленькие, глубокие серые глаза вы­ давали горячий, взрывной темперамент, в моменты гнева глаза вспыхи- вали, белели|и становились не серыми, а просто светлыми. С Почиваном Сигильдиева связывала странная дружба, причин которой понять ни­ кто не мог. Почиван, склонный к тяжеловесному милицейскому юмору, желая отвлечь Сигильдиева от мрачных мыслей, подшучивал над ним, рассказывая анекдоты, но Сигильдиев только грустнел от этих шуток, и если бы не доброе сердце Почивана, он бы послал весельчака к черту. А так он терпел и, не вступая в разговор, глядел в небо и прятал руки, чтобы хрустеть пальцами, он знал за собой эту слабость и старался, по возможности, с нею бороться. И еще Сигильдиев читал про себя сти­ хи, глядя в небо, читал безымянные переводы из древних эпосов. Стихи успокаивали, неважно, что и эпохи, и народы, создавшие их когда-то, давно ушли, и у стихов уже не было автора — они принадлежали про­ сто вечности. То, что они несли на себе печать целого народа, а не от­ дельного человека, казалось особенно важным. Имя человека перед на­ писанным,и им строчками придавало конкретность, и тысячелетний раз­ рыв во времени не так чувствовался, а безымянные творения, наоборот, еще более отдалялись, и то, что они продолжали волновать, было особенно удивительным — человек не очень-го изменился за тысячи лет, его не так-то легко истребить. Это вселяло надежду и говорило о не­ зыблемости истинно человеческих категорий добра и зла. За две долгих недели все привыкли и к дикой поляне, и трем ша­ лашам, и вдоль и поперек изучили большой участок глухого осеннего леса, привыкли даже к тому, что командир группы Глушов тяжело бо­ леет, и все жалели его, и всех тревожило дальнейшее. Зачем они здесь и что они могут сделать, пять вооруженных просто старыми винтовками и револьверами человек? Глушов сделал свое и с помощью кривого угрюмого лесника привел их на это место. Ни дальнейшего ясного пла­ на действий, ни обстановки, которая, несомненно, менялась с каждым днем и с каждым часом, никто не знал. Забываясь в больном сне, уже перед заоей, Глушов, открывая глаза, первым делом спрашивал: — Никто не пришел? И тот, кто оказывался возле него в эту минуту, отводил глаза в сторону — «нет никого». Глушова сильнее мучила боль, он говорил, что у него жжет под грудью, и просил водки. Ему давали по глотку, водка кончалась. Чаще всего возле больного, даже тогда, когда он спал, сиде­ ла его дочь Вера — она заметно похудела, то, что мог взвалить на себя мужчина, не годилось для женщины. Эдик Соколкин собирал грибы и, стесняясь под взглядом Почивана, высыпал их из фуражки перед шала­ шом, прибавлял нерешительно: