Сибирские огни, 1966, №10

П одлинно чувство или нет — это так или иначе проявится в каж дой клетке стихотво­ рения, отразится на его пульсе, на его язы ­ ке. «Вы потрясающе красивы»,— любимой ж енщ ине не говорят, здесь у каж дого нахо­ дятся какие-то свои, единственно возможны е слова. И «серебряные трубы любви» — это тож е, надо полагать, не из сердечного лек­ сикона. Я не знаю , разумеется, какие конкретно «экспромты» и стихи «про чьи-то очи» имел в виду В. И змайлов, отмечая, что «привычно стали слова любви срываться с языка». Он легко бросал их в незнакомый зал, но счел ли необходимым включить в новый сбор­ ник — неизвестно. Однако, как это ни огор­ чительно, и включенной в книжку любовной лирике не хватает аромата той естественно­ сти, без которой д аж е самый «благозвуч­ ный язык» остается немым. М ожно понять поэта, когда он восклицает: «А ты мне нужна — земная, земная, живая, телесная, прекрасная, чистая, грешная...», но как по­ нять его, когда буквально ни в одном из стихотворений он не делает д аж е попытки наделить создаваемы й образ названными чертами? «Я так тебя люблю !», «а я — в тебя влюблен!», «ты знаешь, я — люблю!», «зна­ ешь, а я без тебя — не могу!», «помни, что я без тебя — не могу!», «я все еще кричу тебе: — Лю блю !» и т. д.— все эти заклина­ ния (они выписаны из трех стихотворений), повторенные д а ж е тысячу раз, не заденут за живое, если они обращены к чему-то или к кому-то, кого и представить себе трудно. М естоимение «ты», использованное во всех п адеж ах, так и остается для непосвященного пустым звуком, хотя и сопровож дается са­ мыми благозвучными словами: ты — «моя весна и М уза, и святыня», «ты мне блесну­ ла, точно звезда», «очей твоих свет, вол­ нующий, мягкий свет», «колдовской луной мне лищо твое...», «чары твои....» и т. д. Это — она. Он, т. е. лирический герой, произносящий пылкие монологи, более зем ­ ное сущ ество, но тож е живет в каком-то условном мире и обл адает чертами харак­ тера, иной раз не очень привлекательными. В от он игриво кокетничает: А я останусь, Я — останусь В твоем бревенчатом дому, Захочешь ты — тебе достанусь. А не захочеш ь — никому... А вот не без самоуверенности заявляет: Тебе цвести, не увядать отныне — Ведь я тебя люблю, К ак жизнь, лю блю !..— заявляет, не считаясь в простоте душевной с тем, что о благотворной силе своей люб­ ви тактичнее было бы говорить примени­ тельно к сам ому себе, а не к своей возлю б­ ленной,— она ведь м ож ет и не согласиться, что обязана своим цветением чувству ге­ роя. Р азговор о новых стихах В. Измайлова не следовало бы, наверно, начинать с зам е­ чаний об его интимной лирике, хотя она занимает немало страниц и вынесена в пер­ вый раздел сборника. И в преды дущих его книжках были строки про «очи черные, то чарующие, влекущие, то сухою молнией бьющие»,— строки, страдающие, как видите, тем ж е недугом безвкусицы и литературщи­ ны. Н о не этими произведениями определя­ лось лицо поэта. В короткой автобиографической спра­ вочке, предваряющей сборник «Р азбуж ен н ое сердце», выпущенный Кемеровским и зд а ­ тельством три года н азад, В. И змайлов го­ ворил о себе: «В войну — разведчик, после войны — газетчик; то и другое — не по о б ­ разованию, а по призванию». Тут можно было бы заметить, что о б ­ разование — дело хорошее, и призванию оно никогда не вредило, но все ж е такое сам о­ определение казалось убедительным: оно подтверж далось стихами. В лучших из них проявлялись и зоркость разведчика и стра­ стность газетчика, если за этими словами ви­ деть человека, активно вмешивающегося своим пером в окружающ ую действитель­ ность. Причем эти качества проявлялись именно в лирических стихах, так как «по всей своей строчечной сути» В. И змайлов — лирик. Но в новой книжке, носящей, как и «Р азбуж енное сердце», весьма обязывающ ее название — «Я здесь свой...», новые завое­ вания не столь заметны, как потери. З десь тож е нет самодовольного благо­ душия, самоуспокоенности, чувствуется, что нервы поэта по-прежнему напряжены, но, странное дело,— нервы напряжены, а впе­ чатление такое, что энергия их тратится вхо­ лостую или, во всяком случае, по причи­ нам, которые поэт не смог представить так, чтобы они вышли из рамок всего лишь о д ­ ной биографии. Ведь д аж е о любви, о са ­ мом интимнейшем из чувств, уж если гово­ рить во всеуслышание, то нужно, вероятно, говорить так, чтобы это было интересно не только любимой. Иначе стоит ли взбираться на трибуну? А разве можно считать инте­ ресным, к примеру, «Ночной монолог», со­ держание которого полностью исчерпывает­ ся неоднократно повторенной фразой «я без тебя — не могу!»? Не богаче и стихи «Я — останусь», «Звезда упала», «Волшебница», «Расстанемся мы...», «Настоящее». Конечно, говоря о любовной лирике или о стихах, посвященных родной природе, несправедливо было бы искать в них ка­ чества, обязательные для произведений на гражданские темы,— актуальность, напри­ мер. Но ведь и бродя «по полянам лесным, по лугам заливным», человек не перестает быть таким, каков он есть в повседневной жизни, и его характер, его мировоззрение, время, в которое он живет, так или иначе проявятся в восприятии и полян, и лугов, и всего другого, что ему мило или не мило. Д а ж е профессия его скажется. Н е забыл ж е В. И змайлов, совершив «лукавый побег в эту зелень и синь от лю д­ ской суеты», что он — поэт. В одном сти­ хотворении цветы-огоньки его ж дут, «чтоб