Сибирские огни, 1966, №10

первоначального смысла, не превратились в пустой, обманчивый звук. Слово его не расходится с делом. Разнообразие интонаций, ритм, словар­ ный арсенал, фразеология, речестрой «Се- мейщины» — все это от народной языковой стихии, все закономерно соотносится с дей ­ ствительностью, придавая повествованию единственно необходимый колорит. «Был Иван Финогеныч еще совсем м оло­ дой: лет сорок, кажись, с небольшим. Д а кто их считал, года-то! Это не у православ­ ных, не у сибиряков, которым поп каж дом у при рождении метрики пишет. Семейским, старой веры людям, такое письмо — божий грех. И счет годам по большим праздни­ кам, по вешным, сенокосам, петровкам да покровам ведется»... Мог ли И. Чернев обойтись без таких, вышедших из современного употребления слов, как «вешная», «петровка», «предлетье», «спасовка» и т. д., если явления, ими о б о з­ начаемые, имели в жизни семейщины пер­ востепенное место? Мог ли писатель избе­ ж ать слов-реалий: «курма», «кичка», «пот­ ник», «стегно», «запан», «лестовка» и других названий предметов одеж ды и обихода? Большинство из них давно забыто, отошло в область преданий вместе с тем, что ими обозначалось. Н о для создания историческо­ го и территориального колорита в «Семей- щине» эти слова оказались необходимы, их «воскрешение из мертвых» оправдано. К м е­ сту приходятся и некоторые заимствования из языка бурят, на земле которых семейские поселились. Н о не все они производят впе­ чатление обязательных, как и воспроизведе­ ние тех обстоятельств, при которых они упо­ минаются. Меру здесь предуказать трудно. Вот о происхождении староверов свиде­ тельствует совсем немного слов, а их ока­ залось достаточно (например, картошку они называют бульбой — по-дедовски). Замкнутый образ жизни староверов со временем нарушается. С расширением гра­ ниц этого обособленного мира, с вторж ени­ ем городского, нового в жизнь общины, с назреванием и громом революции язык р о­ мана приобретает иное стилевое направле­ ние. В него вплетаются новые элементы — понятийные категории, терминология, меня­ ется его интонация, появляются публици­ стические мотивы, и, к сож алению , кое-где проступает описатеЛьность, информацион­ ность: «Та ж е семейщина, да не та! Что-то но­ вое в ней сейчас, какой-то новый, незнако­ мый свет в глазах! И все не то... самая о б ­ становка подобных вот чрезвычайных сб о ­ рищ... Тогда были белые, теперь — красные, сам народ, могучий, уверенный в своей мощи, не думающий о мести. И это единение армии с народом , только что стряхнувшим с себя дурман нелепого и жестокого обмана,— как все это не п охож е на то, что он видел здесь когда-то...» Роман «Семейщина» не теряет с годами своего познавательного и худож ественного значения. Н о разбавление этой увлекатель­ нейшей хроники к концу книги излишней детализацией событий и фактов, нагромож ­ дение образов и, как следствие, многосло­ вие и описательность — несколько снижаю т его эмоциональное воздействие. О внешних связях Внешняя форма слова, его конструкция и звучание не безразличны для читателя. Н е потому ли в названиях некоторых про­ изведений обнаруживается пристрастие пи­ сателей к «красивым» словам, нередко лишь косвенно или отвлеченно передающим суть дела? «Заря», «ветер», «солнце», «сердце» — как это все примелькалось в заглавиях! Новый роман Г. Холопова — «Докер» — не отличается привлекательным названием. «Докер» — звучит сухо, и, наверное, не вы­ зывает у читателей волнующих ассоциаций. Этот «варваризм», м ож ет быть, д аж е не всем понятен. Книга с таким названием не бросается в глаза. Н о стоит ее прочесть, и в памяти надолго останется образ славного, обаятельного русского парня 30-х годов, грузчика из Баку, упорно именовавшего се­ бя «докером». Йз прихоти? О нет] В этом слове воплотилась самая светлая мечта Га­ регина — мечта о всеобщей рабочей соли­ дарности, мечта о мировой революции. Л и ­ рический герой подкупает нас верностью этой мечте, увлеченностью, отзывчивостью к страданиям и бедам простого люда, спо­ собностью жить широкими духовными инте­ ресами в условиях, полных всяческих опас­ ностей и лишений. Его «исповедь» расцвече­ на разными красками — в ней и жизнеут- верждение, и боль, и раздумье, и добрая усмешка, и гнев. П равда, наряду с удач­ ными языковыми решениями попадаются и спорные. В произведении, повествующем о «разношерстной и разноязыкой» группе людей, почти не ощущается атмосфера раз­ ноязычия. И дело не в том, что Г. Холопов чрезвычайно скупо пользуется «варваризма­ ми», этого нельзя поставить ему в упрек. Но писатель мог бы, конечно, найти какие-то органические, натуральные краски, какие-то более впечатляющие средства для характе­ ристики своих разноязыких персонажей. Справедливость требует отметить, что заго­ товки такого рода имеются. Разговорная речь действующих лиц доподлинна, она не вызывает сомнений. Н о ведь диалоги в ху­ дож ественном произведении — не педантич­ ное копирование того, что и как говорят люди. Диалоги двигают события и раскры­ вают души. П оэтом у необходима индивиду­ ализация речи. А иногда создается впечат­ ление, что Г. Холопов не придает этому осо­ бого значения. Мне, м еж ду прочим, показалось подозрительным, что Иван Сте­ панович, человек трудных жизненных «уни­ верситетов», почти не знающий грамоты, вдруг заговорил тем ж е правильным и глад­ ким языком, что и Г'арегин, А вог немцы,