Сибирские огни, 1966, №10

К вопросу о внутренней динамике развития русского языка Д а , языковой анализ худож ественны х произведений необходим . Н о нельзя не со ­ гласиться с теми участниками дискуссии, которые выступают против «внеконтекстно- го» анализа цитат, допущ енного В. Вино­ градовым в его интересной и значительной статье. Нет лексики и речестроя, намертво прикрепленных к тому или иному литера­ турном у стилю, хотя известное соответст­ вие м еж ду ними и наблюдается. Лю бая лек­ сика, любые синтаксические явления могут служить средством воплощения замысла. «Нормой» здесь является та вершина, то соверш енство, к которому долж ен стремить­ ся автор в своих поисках. Говоря о недостатках русской х удож ест­ венной литературы последних лет, В. Вино­ градов, м еж ду прочим, замечает: «Диалект­ но-натуралистический стиль характерен для построения диалога в романе В. Шукшина «Любавины». Например, в речи Емельяна Спиридоныча: «Седня пригрет здорово». «В иж у, быдьто за поскотиной, наспроть Л о- гушиной избенки, сидит волк». «Ни хрена с тобой не случится. Барышня мне ишо». В речи Феди Бакланова: «Брось, чо ты д у ­ рак, что ли». «И ногда, чтобы подзадорить Хавронью, Яша кричал через улицу: «К сплоататор!» (он страшно любил такие слова)». В самом деле, кое-где В. Шукшин дейст­ вительно нарушает худож ественную меру в передаче своеобразного колорита языка бакланских мужиков: он, этот колорит, иногда мог бы быть и менее густым. Н о оп­ ределение стиля всех диалогов в романе как «диалектно-натуралистического» все-таки неправомерно. Н е мог ж е писатель заста­ вить глухую сибирскую деревеньку 20-х го­ дов говорить правильным книжным языком, гладким и «нейтральным». В. Шукшин поль­ зуется диалектными и просторечными сло­ вами и выражениями п реж де всего как средством социальной и личной речевой х а ­ рактеристики героев. Причем не безразбор- но. В языке посланцев города — большевика Платоныча и его племянника Кузьмы, в языке душ евно чистой деревенской красави­ цы Марьи нет ни режущ ей слух диалектной лексики, ни вульгаризмов. А примитивная, отрывистая, насыщенная окриками и руга­ тельствами речь Емельяна Спиридоныча находится в полном соответствии с харак­ тером этого грубого и властолюбивого кер­ ж ака. Замечание ж е о Яше: «...он страшно любил такие слова» (как «ксплоататор») — как бы избавляет автора от необходим ости продолж ать речевую характеристику моло­ дого сельского активиста теми ж е средства­ ми. Одно это слово уж е раскрывает немало: как и многие его современники из гущи народа, Яша Горячий тянется к новому, к знаниям, к необычным, небудничным сло­ вам; они привлекают его своей новизной, непривычным звучанием и значением; их употребление' и забавляет его и наполняет немного смешной и трогательной гордостью , как будто через них он приобщается к та ­ инственным сокровищам человеческой куль­ туры, которые совсем недавно были для не­ го недосягаемы. Просторечие органически входит в язык писателя. Д а было бы и нецелесообразно корявую и непричесанную речь Любавиных подавать на фоне «интеллигентской» ав­ торской речи. В. Шукшин идет на св оеоб­ разное «перевоплощение», которое дает ему возможность взглянуть на окружающий мир глазами своих персонаж ей, выразить их языком отношение к людям, к вещам, к со­ бытиям, смелее раскрыть перед нами чужие души. Просторечие, а такж е размеренный и естественный, как дыхание, ритм, живые разговорные интонации придают экспрес­ сивность, красочность произведению. Все элементы формы, все стилевые о со ­ бенности романа В. Шукшина обусловлены и материалом, и замыслом писателя: вос­ создать «идиотизм» деревенской жизни семьи Любавиных, их взаимное отчуж дение, обреченность на изоляцию, на полное р аз­ лож ение и гибель под неотвратимым натис­ ком нового. Стремлением сделать это как можно полнее и ярче и объясняются, на мой взгляд, некоторые худож ественны е «из­ лишества», не углубляющие, а только рас­ ширяющие наше представление об изобра­ ж аемом (не всегда обязательные звенья в развитии действия: убийства, драки, бы­ вальщины и шутейные сценки и кое-какие «пережимы» в языке). В повести С. Залыгина «На Иртыше» тож е представлена сибирская деревня, но уж е не 20-х, а 30-х годов. В повествовании явственно звучит взволнованный, беспокой­ ный голос его главного героя — Степана Ч аузова. И если в языке В. Шукшина сло­ варь и речестрой персонажей без сомнения выдаёт их принадлежность, то авторский язык повести «На Иртыше» и так называе­ мая несобственно-прямая речь Степана Ч а­ узова соотносятся иначе. Дистанция м еж ду автором и его героем здесь значительно короче. Все, что говорит и дум ает умный и дельный крестьянин, проникнуто глубо­ ким авторским сочувствием, серьезным со­ переживанием. Нет здесь и тени стилиза­ ции. Самой яркой особенностью мастерства писателя мне кажется очень чуткое, очень тонкое проникновение в склад речи сибир­ ского мужика, внимательное и береж ное воспроизведение его многоразличных ж и ­ вых интонаций, ощутительное отраж ение в языке национальных черт русского харак­ тера — правдивости, терпения, сам остоя­ тельности суж дений, человечности и чело­ веческого достоинства. Я слышу все это и в разговорах Нечая о политике, о колхозе, о колхозных «начальниках», о мужицких д е ­ лах и заботах, и в пространных внутренних м онологах молчаливого на лю дях Степана Ч аузова: