Сибирские огни, 1966, №9

Может, все люди, как лес. Он был сумеречный, темный. По нему ехала скрипучая кибитка. Др ем ал извозчик. Др ем ал он, и дремала она. Но проснулись птицы, проснулось солнце, и лес вдруг заиграл всеми цветами и .каплями. Каждое дерево стало красиво по отдельности и в то же время каждое это дерево было частицей большого леса с мохнатой и доброй душой. Сосны, солнце, бьющее сквозь лапник, очень походили на наши сосны, на наше солнце. Только пастухи не наши, не в дождевиках, ичигах или котах, а в коротких штанах, как у Скапена, и еще пастухи эти непривычно трезвые. Но где-то, в какой-то момент люди замельтешили на экране, оттес­ нили музыку и музыканта, и сра зу Толя начал сомневаться и понимать, что выдумка все это. Таких певиц, таких музыкантов, такой ихней люб ­ ви, небось, никогда не бывало на свете. Люди ж не позволяли друг дру ­ гу устроить мир счастливым. Они придумывали его, этот мир,— масте­ рили, как глиняную птичку, которая свистит, но не летает, а урони — разобьется. Но люди, как дети, утешались и игрушечным, обманчиво-прекрас­ ным счастьем. Д а и не в этом главное. Музыка-то не лжет, не обманывает! Потому-то картину такую можно смотреть с закрытыми глазами, и все понять, все почувствовать. Д авно Толя перестал слушать слова, да и видел он уже плохо. По лицу его катились и катились слезы. И когда в ласкающую, пушистую темноту отчалил белый пароход и с него раздался голос той, которая на­ веки покидала музыканта, перед этим успев доконать жену его, графа, и Толю вместе с ними: О прошлом тоскуя, Я вспомню о нашей весне: О, как вас люблю я! В то утро сказали вы мне!..,— заткнув грязной рукавицей рот, захлебывался мальчишка слезами уми­ ления, счастья, горя и радости и слышал, как публика во тьме зал а шмыгала громко носами. Один только раз плакал Толя в кино, когда матрос Артем хоронил своего комиссара, з акл адыв ая его плитняком, а волны навальные би­ лись о берег, и не верилось, что комиссар погиб насовсем. Хотелось, что­ бы комиссар приподнялся и чего-нибудь сказал, или хоть моргнул бы близорукими глазами. Но он не поднялся, не моргнул. Матрос бережно прикрыл могилу комиссара своею бескозыркою и ушел. Ушел мстить белякам за друзей-моряков и за родного комиссара, которого Артем сначала не слушался. А ребята плакали. Кажется, все плакали , сколько их было в кино. И сейчас в зале люди тоже плакали — всяк о своем. И Толя плакал о своем. Ему жалко было певицу, оставшегося на набережной музыкан­ та, жену его, тоскующую в большой и теперь уже богатой квартире. Но еще больше жалко было Гошку Воробьева, который лежал один на кладбище в такую студеную ночь. Зинку Кондакову жаль, Малышка, д аже Паралитика жаль, изувеченного на всю жизнь, и Мишку бельма- стого и Аркашку с Наташкой — рублишко вот у них зажилил... И чего это все делят люди? Чего им не хватает? Почему они смот­ рят, замерши от счастья, на красивую жизнь, завидуют ей, восхищаются ею, а не делают так же? В зале вспыхнул свет, и зрители, проморгавшись, двинулись к вы­ ходу. Многие невольно обратили внимание на мальчишку, сидевшего на