Сибирские огни, 1966, №9

д аж е вызывающие слова насчет бар, которые «исказнили» русских геро- ев-мужиков. И Валериан Иванович понял, что мальчишка этот не забывает о том разговоре, зачислил его в ту категорию людей, из которой выходили белые офицеры, и раздражен тем, что один из таких людей сбивает его с толку своим добрым отношением. Кроме того, Валериан Иванович з а ­ подозрил, не догадывается ли парнишка о письмах отца, не -пронюхала ли Маруська Черепанова о тайне. Уж очень тонок, обострен нюх у этих ребят, и по одному нечаянному взгляду, по слову неловкому какому-ни­ будь... «Господи, к а к а я ересь в голову лезет!» — отмахнулся от этих липу­ чих мыслей Валериан Иванович. Но тут же ему представился отец Толи, тоска его, ожидание, надежды. Представилось, как он опешит к почтарю -после работы и не спрашивает уже, а ловит взгляд, и -по взгляду читает: снова нет, сно-ва нет, снова нет... И однажды... «Нет, это наваждение какое-то!» — ругает себя за мнительность Валериан Иванович и старается держаться, не думать о Толе, о письме, б Светозаре Семеновиче, но не думать не может, потому что человек, получивший такое письмо, может отчаяться, плюнуть на все, уйти в бе­ га, скатиться к лагерным волкам... Д а мало ли что он может! ...А Толя между тем лежал , прикрыв глаза, и совсем другие мысли одолевали его. Невесело думал он о том, где же взять столько денег? И уже каялся, что проявил непреклонность и отсек все -намерения Вале ­ риана Ивановича помочь им, а о том, что у заведующего такие намере­ ния были, Толя догадывался. Вспомнил парнишка, каким застенчивым сделался Валериан Иванович, когда он ск азал ему про уважение, как он покраснел весь, и самому Толе было приятно, что о-н это решился ска­ зать, будто сделал невесть какую работу или дал кому-то подарою И ли ­ цо побитое вроде уж меньше болело. Сделалось очень уютно, тепло, и парнишка каким-то далеким, отмякшим проблеском сознания, еще не склеенного сном, отметил: «Вот это -и есть счастье: не бол-пт, теплынь под одеялом -и о деньгах можно не думать». Ребята вернулись из школы. Женька Шорников браво напевал: Д ер фрюлинг, Д ер фрюлинг, Трим -трам, тара-ра-рам !.. Напевал он стишок о весне из учебника немецкого языка на мотив блатной песни, и у него славно получалось. — Немку копали,— доложил он Толе.— Пришпилили стишок на спинку стула и дуем по писаному. Потом вышла эта цыпочка. Щелова- нова. И до звон-ка-то ноль целых хрен десятых осталось. Ну и1тоже не выучила, падла! А мухловать не умеет, падла! Ну и: ты... мы..; фрю... ист... да... Немка говорит: «Вы почему все время смотрите мне на спину? Что у меня там имеется? Стих?» Только сказала и догадалась... Ну, з а ­ рыдала, из класса наххаус. Всем зершлехт, и мне тоже. А я немецкий люблю, -сам знаешь. Зато мне по литературе отлично поставили. З а Ге­ расима. Я его так обрисовал — жуть! Только зря он все же по сопатке той барыне не съездил на прощанье... Ой, чуть не забыл. Ибраги-м в школу приходил, тот, твой знакомый капказец. Велел тебе сегодня в об- щежитку. Как у меня фонарь? — приблизил Женька свое лицо к Толе. — Сходит. — Я к нему пятак прикладывал все уроки. Пя т ак гнутый. В чику им зубились. А то бы уж сошло. Может, тебе дать?