Сибирские огни, 1966, №8
точнее, в миг одичавшую, толпу беспризорников усмирять криком или кулаками,— попадали на нож. Валериан Иванович оторопело смотрел на ребят и не узнавал их. Здесь уже не было Сашек, Борек, Мишек, Толек и Зинок. Было осатанелое лицо маленького человека, пережившего когда-то страшное потрясение, сделавшее его сиротой. Это потрясение осело в глубину, но не умерло и никогда не умрет. На самом дне души сироты, как зато нувший корабль, всю жизнь лежит оно. И неважно, кто и почему тро нет душу эту, отяжеленную вечной ношей. Только тронь, только ковырни!.. Среди этих ребят есть парнишка Малышок. На его глазах отец з а рубил мать, и с тех пор лицо ребенка искривило припадочной судорогой и поселилась на нем вечная улыбка. Ребята бездумно кличут маль чишку Косоротиком. Здесь где-то Зина Кондакова. Это с нею на глухом, занесенном сне гом станке случилось такое несчастье, которое и взрослому не всякому по силам. А вот он, мечется по столовке на костыле Паралитик, человек без имени, без фамилии. Он не знает, когда и где умерли родители. Не пом нит. Его избили за украденную краюшку хлеба так, что отнялась у пар нишки левая нога и левая рука. Осталось полчеловека. Злобы на пя терых. А Гоша? Гошка Воробьев!.. Валериан Иванович закрыл глаза, ожидая, когда его ударят или бросят в него чем-нибудь «Как я посмел?! Как я посмел? Думал , Во робьев надоел им. Думал , рады будут, если увезти его. Они ж едины в своем несчастье...» Его никто не ударил. И как только поутихли плач, ругань, крики, Валериан Иванович произнес, виновато потупившись: — Будет всё, как вы хотите,— и вышел из столовой. И без того сутулый, он словно бы еще больше огруз и тяжело шаркал подшиты ми валенками по крашеным половицам. На повороте коридора, за ко торым был отросток, словно кончик буквы Г, он поскользнулся и едва не упал. Прошел мимо кухни, двери кладовой и подержался за стену возле помещения для мальчиков и девочек. Долго стоять здесь нельзя было, и он почти упал на дверь своей комнаты. Хорошо, что она откры валась вовнутрь. Обхватив голову руками, Валериан Иванович минут десять сидел в комнате на койке и все твердил сам себе: «Надо ж постель заправить. Надо ж в комнате прибрать. Непорядок, нехорошо. Ребята ‘ могут войти»... Внешне он хотя и огруз и ни в походке, ни в движениях его почти не угадывался военный человек, все же в нем, как металлический оско лок войны, всажена была внутренняя вышколенность, способность бы стро оценивать обстановку, брать себя в руки, словом, по-военному мо билизоваться и мыслить быстро и сообразно моменту. Он встряхнулся, накапал -лекарства в стакан, выпил, прислушался к себе и позвал во спитательниц. Пришла одна Маргарита Савельевна. Она спасалась на кухне. Бочком протиснувшись в дверь, она прислонилась к косяку, при ж а в к груди узлистые, мужицкие руки, которых она обычно стеснялась и прятала их. Валериан Иванович хотел спросить, где вторая воспитательница, Екатерина Федоровна, но, поглядев на эти неуклюже сложенные на груди руки, спрашивать ничего не стал. — Маргарита Савельевна, сегодня ребята в школу не пойдут,— G
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2