Сибирские огни, 1966, №8

Он еще не остыл. Но его уже понесли из сушилки. У порога со сту­ ком уронили. Ибрагим, помогавший нести старика, что-то закричал, свер­ кая глазищами. Толик подскочил помочь, поддерживал шишковатую голову прадеда. Голова была тяжелая. Она сламывала жилистую шею. Затверделый кадык Мазова торчал, как кремень. Толик попытался защипнуть глаза прадеда. Но веки его уже при­ стыли к глазницам. Как только мальчик убрал пальцы, глаза старика снова заблуждали в темноте. Он поежился, отошел к сушилке, в мерцающую тень, и прислонился спиной к стене. Мальчишка еще не понимал смерти и не боялся мертвых. Д а и привык он к ним в сушилке, как привык к снегу, к пурге, ко всему, что каждодневно было вокруг него. Прикрытый тенью стены, в заветрии, он стоял и с любопытством глядел на прадеда. В коротких полосатых исподниках прадед словно бы прикорнул на искрами пересыпанном снегу и при этом колеблющемся сиянии, в этом морозном мире выглядел стареньким-стареньким стари­ кашкой. И трудно верилось во все, что рассказывала об этом старикашке тетя Уля. — Характерный, ой характерный был суседушка! С мельницы идет, бывало,— верста до дому, а в избе чихнуть боятся. Однова, это уж, как мельницу и коней у мазовских отняли, увидел он на полосе Гошку Скоковского, пахал тот на мазовском чалом жеребце. Для выез­ дов держал Яков Марковин жеребца-то. Сядет в кошеву и, не успей ворота отворить,— вышибет, а потом материт за поруху. Й вот завидел Гошка Мазова-то, а язва тоже, и ну по храпу жеребца, ну по храпу. В дыбы жеребец, ревет, к Якову Марковину из шлеи рвется. И что ты, матушки мои, старик ведь уж был Мазов-то, преклонный старик, а сили­ щи в ём, силищи! Сгреб он Гошку, как кутенка, и раз — хомут на него. А потом пристегнул его к плугу и погнал. Лупит и гонит, лупит и гонит. Допахал ведь борозду-то на Гошке! Допахал и бросил, а у того кровь ротом и ушами... — А гулеванить, Мазов-то, как любил! Э-эээ, да все с куражем, все с норовом чтобы. Он ить, почитай, на всех свадьбах посаженным отцом перебывал. Не пригласи-ка! Колдуном его считали на селе. Колдуно-оом, колдуно-оом! И что ты, матушки мои, прибудут на мельницу к нему — уважит, хоть на тройке, хоть на одной лошаденке, не откажется. Но коли на тройке — разоденется: сапоги до пахов, картуз хромовый, рубаха пли- сова — всё честь по чести, и всю он избу свадебну червонцами забро ­ сает, ну а коли на одной лошаденке, да без колокольцов, в Мельниц­ кой одеже явится и муки из штанов на пол натрясет, холера... — Вот те и Яков Марковин! Вот те и дедушка — Мазов! И тебя нрав-от его коснулся, да слава господу, краем одним только. Ты в отца свово пошел, в Святозара Семеновича, а он ведь вылитая бабушка Ан­ тонина, из капельки в капельку, прямо. И помучалась же ангелица свет­ лая, перестрадала женщина ясная от его, большеголового, ой перестра­ дала, царствие ей небесное... Й вот он, и в самом деле большеголовый, тяжелый, из занюханного самохода превратившийся во властного, грозного хозяина, лежал теперь поверженный, скрюченный под чужим заполярным небом. В черный провал его рта падал снег. Толик все ждал , что прадед вот-вот сглотнет снег. Но тот ничего не сглатывал, и скоро снегом заткнуло, как ватою, темный рот, засыпало глаза, уши, все лицо Мазова, и он сделался похо­ жим на елочного деда мороза. И Толик решил, что напрасно он побаи­ вался прадеда. И бороды его колючей зря боялся. У Мазова, того еще, *