Сибирские огни, 1966, №8
таю, что этого допускать нельзя. И знать, и видеть худого они должны как можно меньше. Валериан Иванович помолчал, подумал. — Разумеется, ребенок должен верить в мир, в котором он живет,— медленно заговорил Репнин,— в людей, которые растят его, говорят доб рые слова, дают хлеб,— тоже должен верить. Но, если они будут расти с закрытыми глазами, не окажется ли* отравою тот хлеб? Ступинский подвинул стул, неторопливо уселся. — В том-то и гвоздь,— вздохнул он.— Тут вот тревоги мои.— Он поболтал чайник.— Пусто. Заварить еще? Кстати,— хлопнул он себя по лбу .— Во, балда! Позвал вас, чтоб сообщить в неофициальной обстанов ке приятную весть, а этот дурацкий звонок сбил меня.— Разобрались в конце концов с вашим делом. Скоро вы получите паспорт. Простите, так уж получилось: сначала утомил разговором, а после угостил новостью. Следовало бы наоборот. Репнин почти никак не отреагировал на это сообщение. Он только кашлянул, промычал свое «М-да», полагая, что комендант отчего-то м а лость схитрил, приберегая этакое известие к концу разговора. — Вы как будто не рады? — Нет, почему же? Но, видите ли, меня как-то уже перестало з або тить мое положение. У меня много других, более важных забот. — О ребятах? — Вот именно, о детях. И работа моя день ото дня осложняется. Не так-то просто воспитывать детей по-новому, без кнута и боженьки.— Репнин нахохленно уставился на Ступинского.— Скажите, только прямо: зачем понадобилась вся эта возня со мной? Ну, вот мое вызволение с биржи, теперь вот мое назначение на должность заведующего, хлопоты о гражданстве? Я ведь отлично понимаю, что это не без вашей, так ск а зать, инициативы. Не в благородство ль играете? — Нет, играть недосуг, Валериан Иванович. Заведующим вас н а значают как человека, понимающего, что доски в штабеля складывать и человечьи жизни пестовать — не одно и то же. Не думайте, что это с бухты-барахты. Так лучше, когда дети у вас учатся, а вы у них. Вы все еще кособочитесь, не соглашаетесь. Дело, как говорится, хозяйское. Мо жет, это д аже и хорошо. А то у нас лишку развелось тех, кто со всем со глашается. Учите ребят почитать старших, но не раболепствовать перед ними. Это противно нашему обществу. Валериан Иванович, вынув карманные часы, извинился, сказав, что дела не терпят, а дети тоже не ждут, и начал собираться. — Я и в самом деле многому научился у детей,— надевая пальто, проговорил Репнин.— Привязался к ним, и хотелось бы без тревоги ду мать мне о их будущем. Простите меня за некоторую афористичность, что ли. Великий немецкий поэт сказал: «Если мир расколется — трещи на прежде всего пройдет по душе поэта». А я думаю — прежде всего про ходит она по судьбам детей. Пришел к этому не сразу. Прозревал, как говорится, через беды. Ну, прошу простить меня. Кажется, за много лет наговорился. Ступинский пожал мягкую руку Валериана Ивановича, повторяя про себя: «Да, если мир расколется...», а вслух спросил: — Все еще, значит, не можете забыть гражданской войны? — И никогда не смогу забыть. Оба тяжело помолчали. — Валериан Иванович, я изредка мог бы заниматься с вашими ре бятами военным делом. Не возражаете? Пока не хватает военруков? Надо, очень это надо. Ведь если мир расколется... А как там крестник
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2