Сибирские огни, 1966, №8

машину, еще раз поприветствовал его на прощание. Он подошел к Ааре. Она взду­ лась грязно-коричневой водой, на волнах качалась старая детская коляска, ветки, маленькая елка, за ней подпрыгивал бумажный кораблик. Берлах долго смотрел на реку, он любил ее. Потом через сад направился к дому. Прежде чем войти в холл, Берлах переменил обувь. На пороге он остановился. З а письменным столом сидел человек и листал папку Шмида. Правой рукой он играл турецким кинжалом Берлаха. — Значит, это ты.— сказал старик. — Д а, я,— ответил тот. Берлах прикрыл дверь и сел в свое кресло напротив письменного стола. Он мол­ ча смотрел на человека, спокойно продолж авш его листать папку, человека с почти крестьянским обликом, спокойным и замкнутым, с глубоко сидящими глазами на костлявом, но круглом лице, с короткими волосами. — Ты именуешься теперь Гастманом,— произнес наконец старый комиссар. Человек вытащил трубку, набил ее, не спуская с Берлаха глаз, закурил и от­ ветил, постучав пальцем по папке Шмида: — Это тебе уж е с некоторых пор хорошо известно. Ты натравил на меня пар­ ня, эти данные у него от тебя. Он закрыл папку. Берлах посмотрел на письменный стол, на котором леж ал револьвер, рукояткой в его сторону,— стоило только протянуть руку; он сказал: — Я никогда не перестану преследовать тебя. Однажды мне удастся доказать твои преступления. — Ты долж ен торопиться, комиссар Берлах,— ответил тот.— У тебя осталось мало времени. Врачи дают тебе еще год жизни, если тебе сейчас сделать операцию. — Ты прав,— сказал старик.— Один год. Но я не могу сейчас лечь на опера­ цию, я долж ен накрыть тебя. Это моя последняя возможность. — Последняя,— подтвердил тот, и они замолчали, молчали долго, сидели и мол­ чали.— Более сорока лет прошло,— заговорил он снова,— с тех пор как мы с тобой впервые встретились в каком-то полуразрушенном еврейском кабачке у Босфора. Л уна, как желтый кусок ш вейцарского сыра, висела среди облаков и Светила сквозь сшивш ие балки на нас, это я еще отлично помню. Ты, Берлах, был тогда молодым полицейским специалистом из Швейцарии на турецкой службе, тебя призвали, Чтоб провести какие-то реформы, а я — я был уж е повидавшим виды авантюристом, каким остался до сих пор, ж адно стремившимся вкусить свою неповторимую жизнь на этой столь ж е неповторимой и таинственной планете. Мы полюбили друг друга с первого взгляда, сидя среди евреев в лапсердаках и грязных греков. Но когда эта проклятая водка, которую мы пили тогда, этот перебродивший сок бог весть каких фиников затум анил нам головы и глаза наши, как горящие угли, засверкали в турецкой ночи, наш разговор стал горячим. О, я люблю вспоминать этот час, определивший твою и мою жизнь! Он засм еялся. Берлах сидел и молча глядел на него. — Один год жизни остался тебе,— продолж ал неожиданный гость,— сорок лет ты упорно следил за мной. Таков счет. О чем мы спорили тогда, Берлах, в этой за тх ­ лой харчевне в предместье Тофане, окутанные дымом турецких сигарет? Ты утверж ­ дал, что человеческое несовершенство, тот факт, что мы никогда не можем точно предсказать поступок другого, предугадать случай, во все вмешивающийся,— вот при­ чина, неизбежно способствующая б о л ьш и н ав у преступлений. Гы называл глупостью совершение преступления, потому что нельзя обращ аться с людьми, как с ш ахм ат­ ными фигурами. Я ж е говорил — больше из желания, противоречить, чем по убеж ­ дению,— что как раз запутанность человеческих отношений и толкает на преступле­ ния, которые нельзя раскрыть,— именно потому-то большое число преступлений и со­ вершается безнаказанно, что о них не подозревают, они остаются втайне. Продол­ ж ая спорить, подогретые адским пламенем напитков, которые подливал нам хозяин, а больше подстрекаемые нашей молодостью, мы в тот момент, когда луна скрылась