Сибирские огни, 1966, №8

они становятся послушными, тихими и старательными рядом с этой женщиной, стесняющейся, когда ее зовут воспитательницей. — Шить на покойников полагается руками, а не на машинке, по* тому что в такое место отправляется человек и сопровождать его надо тихо, достойно, без стука машинок, без речей и пьянок. Я не люблю, когда голосят над покойником и когда оркестр играет. Усопший же ни­ чего, ничего не слышит, а тут в тарелки бьют. Д ля живых бьют, чтоб душа их шибче загоревала. Но люди, если горюют,— им и без того горько, а если не горюют, зачем заставлять их горе изображать? — Екатерина Федоровна перекусила нитку и опять шьет быстро, быстро, смешно от­ топырив палец с длинным ногтем, а девчонки слушают ее степенную речь, и ребятишки подваливают послушать, да неинтересна, видать, им бабья болтовня. Ходят, бродят, болтаются по детдому из комнаты а комнату и ищут чего-то или ждут. Нет-нет люди эти, свободные от дел, затевали разговоры всё на одну и ту же тему: о Гошке Воробьеве. А потому, как Гошку в доме не любили и знали о нем очень мало, то быстро перескакивали на вос­ поминания о том, как умирали папа, мама или дедушка. Взрослые люди старались устроить жизнь этих ребят так, чтобы они как можно реже занимались воспоминаниями, не бередили и без. того больные души. Но сейчас этому невозможно было помешать. П а ­ мять ребячья устроена как замок: только поверни ключ и... И вот уже то в одном, то в другом углу заведующий замечает сгор­ бленную фигурку. Табунный народ, скопом отбивающийся от город­ ской шпаны, скопом бредущий в школу и из школы, гурьбой вваливаю­ щийся в кинотеатр, в столовую, в баню. Единые в шуме и радости, в игре и драке, детдомовцы, как только нахлынет на них,— начинают таиться. Которые побольше — уходят в город, по опыту зная, какое нена­ дежное укрытие — угол. Но это те, кто уже вкусил сиротства, обжился в детдоме. Но как быть с теми, кто совсем недавно был дома, а потом проводил на клад ­ бище тех, кому он был нужен и кто ему еще больше был нужен, а з а ­ тем попал сюда вот, забывать обо всем уже стал. И вдруг Гошка умер. Опять шьют чего-то, ходят тревожные и непривычно скорбные люди... Сжимается сердце Валериана Ивановича. Опустить бы руку на стриженую голову, прижать ребенка к себе, но тогда он обязательно’ разрыдается и его не вдруг успокоишь. Пройти мимо? Ноги не идут.' Остаются слова, только слова. И заведующий говорит: — Петя, ты уже большой. Подумай о малышах. Они увидят, что. тогда... Валериан Иванович на минуту заходит в свою комнату, плескает а стакан лекарство. Язык обожгло, отравлено все во рту. С трудом удер­ живая посудину, стучащую о зубы, расплескивая капли на галстук, он пьет, уже не чувствуя горечи, а задохнувшись от того, что в стакан вы­ лил помимо нормы еще одну длинную каплю. На минуту он опускается на кровать, не снимая обуви, лежит, чувствуя под валенками скользкую от краски половицу, слушает, готовый пружи шсто вскочить, если в дверь постучат. Сердце набирает ход, и ход этот уже отчетливей, твер­ же, а в теле и в руках появляется расслабленность, и липкая сонливость склеивает глаза. Поднять бы ноги с полу, разуться, выпрямиться и з а ­ быть обо всем. Но всякий раз, как только он опускался на узкую, железную кро­ вать, на мочальный матрац, на тощую казенную подушку, на эти детдо­ мовские постельные принадлежности, его кругом обступали ребята с а