Сибирские огни, 1966, №7

Попытки нарисовать иных героев, под­ линных делателей истории, давались с тру­ дом, и успех не всегда сопутствовал даж е писателям, вооруженным коммунистическим мировоззрением. Заметным событием было появление «Недели» Ю. Либединского (<1922). И те­ матика, и вся атмосфера повести иная, чем в произведениях, о которых речь шла' вы­ ше. Герои ее коммунисты, работники со­ ветских учреждений, борющиеся с разру­ хой, голодом и бандитизмом. Ю. Либедин- ский рассказывает о том, как созревал, вспыхнул и был подавлен в отдаленном от центра уезде контрреволюционный мятеж. Во время этих событий гибнут почти все главные персонажи произведения. Таким образом, и здесь в центре траги­ ческая ситуация, бросающая свет и на ха­ рактеристику персонажей. Однако дело не только в этом. Коммунисты Ю. Либедин­ ского оторваны от тех, за кого они отдают свою жизнь, и связаны лишь друг с дру­ гом. Их одиночество каж ется еще сильнее из-за враждебности обывательской среды и личной неустроенности. С самого начала они вызывают не просто сочувствие, но и ж алость. «Тихим голосом, словно боясь разбудить боль, что дремлет сейчас глубоко в гортани, начал он говорить... Люди стра­ дальчески вытягивали шеи — ничего не бы­ ло слышно; и Робейко решился: голос слов­ но сделал прыжок — и все услышали к аж ­ дое слово, и благодарны стали лица у всех. Но каж дое слово острым обломком стекла поднималось до самой гортани и рва­ ло ее»... Герои Ю. Либединского почти не имеют личной жизни, лишены (или лишили себя добровольно) элементарных жизненных удобств. Каждый из них представлен во­ площением нравственной стойкости и чисто­ ты, достигнутых ценой самоотречения, и в данном отношении их можно сравнить с Николаем Курбовым И. Эренбурга. Романтика «Недели», при всех идейно­ художественных просчетах автора, вызва­ ла большой интерес в читательской среде. Но вопрос об изображении подлинного ге­ роя времени не был снят с повестки дня. В Ы С О К О Е Вошедшие в литературу сразу после окончания гражданской войны советские прозаики не боялись, если использовать вы­ ражение А. Толстого, «широких жестов, громких слов», высокого романтического взлета. Романтика как эмоциональный па­ фос личности, потрясенной большими исто­ рическими сдвигами, романтический стиль как сгущенность и острота художественной манеры, позволяющей ярко выявить субъ­ ективно-эмоциональную оценку действитель­ ности,— все это мощным потоком влилось в искусство, рожденное революцией, прида­ ло ему приподнятость и лиризм. К середине двадцатых годов все более Кто он, этот герой,— жертва или победи­ тель? каком отношении он стоит к окру­ жающей его человеческой массе? Один из лучших ответов был дан Д. Фурмановым в его романе «Чапаев». Исторический оптимизм писателя про­ явился в том, что, взяв героя далеко не идеального, пришедшего в революцию с грузом унаследованных от окружавшей его в прошлом среды предрассудков, он сумел показать его внутренний рост и выпрям­ ление. Гуманистическая тема поставлена в «Чапаеве» со всей остротой и злободнев­ ностью, и в этом смысле автор романа — наследник горьковской традиции. Но одно­ временно он и новатор по отношению к массе произведений современной ему лите­ ратуры, в которых «метельность» революции становилась уже общим местом. Воплощая замысел документально-исторического по­ вествования об одном из эпизодов гр аж ­ данской войны, Д. Фурманов отвечал на вопрос о причинах военно-стратегических успехов рабоче-крестьянской Красной Ар­ мии, а они зиждились не на одном лишь энтузиазме и самоотверженности, а и на наличии революционной сознательности, партийного руководства массами. Однако жанр фурмановского произведе­ ния, случалось, уводил в сторону от пони­ мания его действительных достоинств. З а ­ слугу писателя порой видели в том, что он предельно точно воспроизвел реальный об­ лик одного из героев гражданской войны — B. И. Чапаева. Возможно, такую задачу ставил перед собой Фурманов — мемуарист, но Фурманов — художник шел в ином на­ правлении, цели его были шире. И права C. Штут, когда она пишет: «На первое ме­ сто выходит Чапаев, созданный Фурмано- вым-художником, а не Фурмановым- мемуаристом». Но, с другой стороны, специфичность жизненного материала, по­ служившего отправным толчком для напи­ сания романа, выбор такой колоритной личности, как Чапаев, объясняет, почему еше на заре советской литературы Д. Фур­ манову удалось создать такой глубоко индивидуализированный и цельный челове­ ческий характер. И З Е М Н О Е проигрывает в глазах читателей и критики бытовизм, бывший, по словам А. Воронско- го, «реакцией на отвлеченный космизм и голую агитацию». Многие писатели ищут более сложных, синтетических форм худо­ жественного освоения действительности, не­ редко обращаясь при этом к традициям литературы XIX века. Так, традиция актив­ ного романтизма получила оригинальное развитие в повестях и рассказах, современ­ ника Д. Фурманова — Б. Лавренева. Открытием нового человеческого харак­ тера было создание писателем образа Ва­ силия Гулявина в повести «Ветер» (1924). Особенность его в том, что он изображен